Галина Соколова - У попа была собака. Повесть

«Конём» Олега прозвала наша Баба – не бабушка, а именно Баба. Её чем-то унижало слово «бабушка», и отзывалась она исключительно на Бабу – таково было её высочайшее желание. Но почему Олега окрестила Конём, я не знаю. Вроде, он был среднего роста, русым и светлоглазым, как почти все в Киеве. Как на меня, он был вполне хорош собой и даже чем-то напоминал американских киногероев из «Золота Маккены». Что мне нравилось, так это то, что после кулинарного техникума, где научился превосходно готовить, Конь поступил в университет. Не один месяц он закармливал капризную Юльку вкусностями собственного приготовления, буквально забрасывая её цветами. Наша квартира поэтому всю весну благоухала сиренью, нарциссами и пионами. Беда была в другом: в отличие от желудка, отклика в сердце Юльки почему-то так и не находилось. Юлька всегда была готова к новым знакомствам. Может, причина была в возрасте. Или в политике. Шли словесные баталии за независимость Украины, и везде только и говорили, что Украина имеет и золото, и руду, и сало. Потому, мол, нечего склоняться перед так называемым «большим братом». Мы, мол, и сами с усами! Изображая из себя ярого националиста, Конь, тем не менее, изъяснялся исключительно по-русски. Причём не только с Юлькой, но и со всеми своими друзьями-националистами. И даже дома. Что особенно и смешило мою дочь. Впрочем, смеялась она, ещё когда услышала прозвище впервые. И отметила, что похож Олег, скорее, на пони чем на коня. Хотя на пони Олег и вовсе похож не был! Сходство с красивым и благородным животным Баба, наверное, нашла из-за его длинного, выдающегося вперёд подбородка с крупными не вполне белыми зубами. А может, из-за того, что родился он в год Лошади?

Впрочем, клички Баба давала всем. Например, мой бывший муж Рома числился у неё Ярым Пнём. Или Ярпнём, сокращённо. Наверное, по названию его родного городка Ирпень. Ярым он оказался, возможно, потому что в семейных схватках ухитрялся куснуть самолюбие нашего домашнего кормчего так мастерски, что Баба потом долго дулась, подыскивая, чем бы больнее ему отплатить. А началось это ещё с первого знакомства, когда мой тогда ещё даже не жених, а просто однокурсник, наотрез отказался поддержать её высокомерно предложенный тост за наш род. Вот тогда она и назвала его впервые Ерепеней. Но позже, заметив, что зятю это как горох об стенку и на все её наскоки он лишь криво усмехается и, как пень, не сходит со своих позиций, его переименовали в Ярпня. «А чему удивляться? – презрительно поджимала она свои узкие, как ротовая щель рыбы, губы. – Рома – хохол. Что с хохла взять? Окраина. Они же потомки беглых крестьян. А теперь ещё и бал правят – незалежными стали. «Вот те, баушка, и Юрьев день». Вот те и «каждая кухарка должна уметь управлять государством»! Высказавшись таким образом, она обстоятельно усаживалась в кресло созерцать нас, как императрица распростёртую у ног челядь. Мы смиренно отмалчивались: даже наш замечательный Деда, одессит по рождению, был у неё как бы вторым сортом. Тумпаком. То есть тоже пнём. И всё по той же великоросской причине.

– Не забывайте, кто мы! – назидала она нам, периодически углубляясь в семейные предания.

– Это кто ж вы такие? – ерепенился Ярпень. – Волжские мещане?

– А ты вообще пустое место! – без всякой логики взбрыкивала оскорблённая Баба.

– Как же пустое, если – пень? – потешался Ярпень. При этом он сохранял на лице полную невозмутимость.

Баба тут же включалась в страстную историческую полемику. И длиться это могло часами. Потому что за более короткий срок вывести нашего Рому из себя было не под силу даже ей. Он лишь криво усмехался и подбрасывал в костёр новых дровишек. Берёзовых. Жарких.

– Ну и ерепенистый пень, – своим ушам не верила Баба. Рома был первым, кто осмелился ей перечить. Но в итоге оба расходились довольные.

Надо признать, что клички у Бабы имели все. К примеру, я была Москрицей, Понапырышем и Скильдой. За невысокий рост и худощавость. Хотя и сама Баба, вдоль – излишними сантиметрами или поперёк – тучностью – явно не отличалась. Юлька у неё числилась Вторым Пнём. Наверное, за упрямство и своенравие. Паренёк, с которым ещё в школьные годы Юлька иногда забегала домой после занятий, имел у Бабы кличку Крокодил. Вероятно, от своего имени Гена. Он был из весьма уважаемой в городе семьи, и Баба милостиво позволяла ему с полчаса топтаться в прихожей. Недолго. Соседскую девочку с этажа выше Баба звала Кувалдой – наверное, по причине маленького роста и крепкого телосложения. Ну и прочие, кто нашему Кормчему попадал на глаза, идентифицировались по прозвищам. Удобством в этом мы считали то, что при одинаковых именах никого уже нельзя было ни с кем перепутать. Даже при жизни нашего папы-Деды ничьё мнение на этот счёт её не интересовало. В случае противоречия, из «не забывайте, кто мы», мы немедленно превращались в «чёрную косточку» и в квартире надолго повисало гнетущее молчанье. «Хватит того, что вы нам жизнь поломали!», высокомерно отворачивалась она, утирая сухие глаза батистовым платочком с выцветшими вензелями вышивки. Кому именно «нам», и кто имелся в виду под «вы», Баба никогда не уточняла. И, хоть мы никакого отношения к поломке её жизни не имели, все, сколько нас было, кроме Ярпня, разумеется, смиренно считали, что наше почтение своей поломанной жизнью Баба заслужила.