Александр Крылов - О плотницком деле, тайнах и любви

Раевский слушал всё, что говорил капитана КГБ и пытался лихорадочно сообразить, что же ему сейчас делать, что ответить. Но ничего путного в голову ему не приходило.

‑ Я не буду этого делать, ‑ вдруг выпалил он решительным тоном, мотнув головой.

‑ Что ты сказал? – переспросил Паршин, ‑ «не буду?!». Что, ложная щепетильность взыграла?! Все советские люди готовы выполнить свой долг перед Родиной, а этот отщепенец ‑ «не буду». Я смотрю, жизнь-то тебя ничему не учит! Не надоело по конюшням да столярным мастерским щемиться?! А? Да ты вообще дышишь, пока тебе Родина позволяет, мы же всё про тебя знаем, всё! И потом, ты работаешь в гостинице, которая у нас считается объектом повышенного контроля. Мы же знаем, как именно ты туда попал, и что тебя предупреждали, что можно делать, а что категорически запрещено. Да и тебя же никто не заставлял переться в чужой номер в нарушение всяких инструкций. И откуда такая наивность? Ты пришел в коллектив, где все на виду и все друг про друга всё знают! И ‑ на тебе!

Внезапная мысль пронзила Костю: «Неужели и дядя Ваня стучит им?! Если это правда, то и про меня он им тоже всё рассказывал? А что, собственно, именно «всё»? Не про Маркса же шутки. Хотя кто их разберёт, что у них шутки, а что ‑ нет».

‑ В общем, так, гражданин Раевский, ‑ вновь жёстким, но теперь спокойным и уверенным тоном подытожил Паршин, ‑ или Вы добровольно согласитесь на сотрудничество с нами, и тогда мы поможем вам восстановиться в институте, сменить со временем место работы, вы даже сможете жениться на вашей русской француженке, если, конечно до этого дойдёт! Или же, в случае вашего отказа, вас, как, впрочем, и госпожу Ирину Токмину, ждут очень большие неприятности! Подумайте обо всем спокойно на досуге, не рубите с плеча. О себе не хотите подумать ‑ ваше дело. Но подумайте о любимом человеке. К чему ей-то карьеру ломать. Тем более многого мы от вас требовать не станем, будете нас информировать так, для порядка. Вы свободны, идите пока, думайте, я с вами сам свяжусь – Лжетаксист затушил сигарету, повернул ключ зажигания, заводя мотор и давая тем самым понять Косте, что беседа окончена, и он может выходить из машины.

Раевский вышел из такси, машина сорвалась с места и на скорости, помигав жёлтым огоньком поворотника, скрылась за углом выходившего на улицу Горького дома.

Серая муть московского зимнего утра проступала всё более явственно, пошёл снег, было холодно и снежинки, падая на только что очищенный сгорбленным дворником асфальт, не таяли, а вновь покрывали его тонкой пеленой. Дворник всё сметал и сметал снег с тротуара, а тот всё падал и падал, усиливаясь и засыпая не только асфальт, но его шапку, плечи и спину. Раевский медленно брёл по улице Белинского в сторону, противоположную той, куда уехало жёлтое такси. Он уже успокоился и мог думать. Костя знал, что посоветоваться не с кем, что решение он должен принять сам. Для него оно очевидно. Нужно лишь собраться с мыслями и духом, чтобы сделать этот шаг, столь трудный и нежданный именно сейчас, когда как ему казалось, что мир вокруг изменился, наступили те самые перемены, которых он так ждал. И вдруг вспомнился опустевший город, захотелось укрыться в нём, пройтись по улицам, заглянуть в окна домов, постоять во двориках. Быть может туда стали возвращаться люди в надежде, что скоро враг отступит и начнется новая, счастливая жизнь…

Глава 5

Выгибаясь дугой, фирменный скорый поезд «Москва-Волгоград» медленно крался у подножия Мамаева кургана к центральному вокзалу. Пассажиры вышли в коридор купейного вагона посмотреть на величественный монумент «Родина-мать зовёт». Проходивший в это время проводник понимающе кивал головой. Молодые немцы, шумевшие в своем купе накануне вечером, теперь, притихшие, смотрели во все глаза в окна, вцепившись в вагонные поручни. Рядом с ними выделялся пожилой немец в светлом костюме, с седой шевелюрой аккуратно зачёсанной назад копной волос, открывавшей высокий лоб. Правая щека его была обезображена шрамом, шедшим от нижнего века к подбородку. Когда он положил руки на поручень у вагонного окна, стало заметно, что на левой руке отсутствуют два пальца. ‑ Gott zei dank, Schön wider, schon wieder bin ich da… ‑ тихо повторял он. Молодой человек, стоявший рядом, с удивлением взглянул на него. Заметив его взгляд, пожилой немец произнес довольно сносно по-русски:

‑ Я говорю, слава Богу я вновь здесь. Я опять приехал сюда, ‑ он смахнул слезы и продолжил уже более твердым голосом, ‑ я воевал тут, я был в Сталинграде, в том котле, в окружении. Мне повезло, я выжил, моим товарищам ‑ нет. Они все погибли. Все мои боевые братья. Вот уже почти десять лет, каждый год, я приезжаю сюда. Пока жив, буду приезжать! Русские, в отличие от нас, немцев, знают здесь, где могилы их солдат… Мы ‑ нет. Для меня Мамаев курган ‑ тоже место, где лежат мои товарищи. Я преподаю в университете. Вот, везу с собой группу. Эти ребята со мной едут, чтобы почтить память моих погибших братьев. Не нацистов, не воевавших за Рейх, а просто убитых на войне людей, чьи родственники оплакали их, но не забыли и чтут их память. И мне важно, чтобы эти молодые ребята знали и помнили весь тот ужас, что творился тогда. Понимаете ли вы меня?