Александр Сих - Любви неведомые тропы

И вдруг… такое! Стандартный двухнедельный отпуск на черноморском побережье, впервые проводимый без мужа, по причине непредвиденной занятости того на работе, и будто весь мир перевернулся вверх тормашками. Заставив её, пусть красивую и ухоженную, но отнюдь не легкомысленную и давно спустившую алые паруса с фрегата романтической юности, женщину нырнуть с головой в, неожиданно и неизвестно откуда хлынувший, поток прозрачной радости и мутной неизвестности. Как горная лавина сносит всё на своём пути, так и бурная река неукротимой любви затягивает в свой страшный водоворот, где возможно только погружение. И влюблённые романтики – слава Богу, есть ещё такие – или глупцы, близкие по духу первым, павшие жертвами стрел неразборчивого и озорного Амура, забывая о солидном возрасте и примерно о таком же общественном положении, погружаются в пучину с глазами безумца, жадно раскрыв рты, не боясь захлебнуться.

Любовь не вздыхала томно и не восклицала мелодраматических фраз, наподобие: «О Боже! Что я делаю?!» С тех пор, а это случилось на четвёртый день приезда, как она увидела Петра, бросив небрежный и мимолётный взгляд на соседний столик за обедом в пансионате, время остановилось, потому что из взоры соприкоснулись. Вокруг что-то происходило и двигалось, но для них это уже не имело ни малейшего значения. Реальность разбилось о высокую вершину возвышенного вдохновения, и раскололась на две части. В первой осталась любимая семья, а во второй появился ОН. С первой Любовь вела ежедневные телефонные разговоры, а со второй – ежедневные беседы и ежевечерние немногословные прогулки, с жаркими поцелуями и нежными объятиями. Первой реальности, по-детски краснея и волнуясь, она цинично лгала, второй, задыхаясь и трепеща, отдавала всю себя, без остатка. Все здравые мысли, нагоняющие печаль и уныние, Люба гнала прочь, как и мысли о ближайшем будущем – неминуемом расставании. О плохом думать не хотелось.

Петру думать не хотелось вообще, но не думать он не мог. Он думал всегда и везде. Постоянно. Мысли сами рождались и нагло, отталкивая друг дружку, врывались в сознание, даже ночью. Ещё полностью не проснувшись, между сном и явью, лёжа с закрытыми глазами, а мысли, узревшие тонкую щель умственного рассвета, нахально бросались в светящийся проём.

Сейчас, когда они вдвоём молча нежились упоительной вечерней благодатью и близостью собственных сердец, стучавших в унисон такту космической гармонии, Петра, почему-то, захлестнула ностальгическая волна воспоминаний. Кадры его жизненной киноленты прокручивались невидимым механиком, а из глубин душевных недр к горлу подкатывал ком необъяснимой тревоги. Это чувство, сродни животному инстинкту или сверхъестественной человеческой интуиции, появлялось у него всегда перед грозившей опасностью. Но Пётр прекрасно знал, что это не инстинкт и не интуиция. Это чувство гораздо сильнее и инстинкта самосохранения, и типичной интуиции, предвещавшей несчастье. Оно не раз спасало ему жизнь. Это чувство имело противное, липкое и в то же время скользкое имя, знакомое всем и не уважаемое никем. Это был страх. Всеобъемлющий и поглощающий, часто превращающий человека в мразь.

Так было в Афганистане, когда «духи», вырезав часовых, подбирались к полевой казарме, именно страх поднял Петра среди ночи и заставил выйти в темноту, освещаемую луной, и поднять тревогу. Только он, страх, не позволил там же, в Афгане, попасть в западню его роте и не быть уничтоженной в окружении «моджахедами». Пётр был тяжело ранен. За первое он получил старлея и медаль, за второе – капитана и орден. Пётр был героем. Для всех. Но только он сам точно знал, кем он был на самом деле. Пётр с самого детства был трусом. Будто ген страха, если таковой существует, был врождённым и передавался по наследству.

У него не было веских оснований давать утвердительный ответ на этот спорный вопрос, как, впрочем, и категорично опровергнуть эту нелицеприятную гипотезу Пётр также не имел возможности, за отсутствием наглядных аргументов. Он сильно любил своих родителей, и думать о них плохо не хотел, да и не имел на это морального права. Они были добрыми и ласковыми, и Пётр не мог вспомнить ни одного серьёзного скандала. Папа работал на заводе токарем, а мама, на том же заводе, лаборантом. Родители для него всегда были примером, а это самое главное. Главнее было только то, что в нём жил неизвестно когда поселившийся трус.

Как бы то ни было, но ещё в подростковом возрасте у Петра хватило храбрости это признать и начать беспощадную борьбу, а точнее – объявить собственному страху тотальную войну. Превозмогая оцепенение и дрожь, давя подступающую тошноту, Петя отчаянно ввязывался в потасовки. Один против двоих, против троих, да плевать – сколько их там! Он занимался боксом, затем, то запрещённым, то разрешённым, каратэ, а когда пришло время делать жизненный выбор, Пётр, без раздумий, поступил в военное училище. А через пять лет, будучи зелёным лейтенантом, попросился добровольцем в Афганистан, написав о своём желании в анкете ещё курсантом.