Я случайно взглянула в закреплённое над раковиной зеркало, и наши отражения встретились глазами. Шиллер тряхнул седой, спутанной гривой и усмехнулся… как-то странно… не по- доброму.
– Что-то не так?
– Простите, но мне в голову пришла нехорошая шутка. Хотя по-своему забавная.
– Так озвучьте её. Лучше услышать, чем самой домысливать.
– Только не обижайтесь. У Вас глаза очень красивые. Вот я и подумал… раньше, когда был молодым и здоровым, сам раздевал красивых женщин… и не только глазами, а теперь они на меня штаны натягивают.
Пошути так кто-то другой, наверняка испытала бы противную неловкость. Но Шиллер… скорее не я, а он смутился… и не на шутку.
– Господин Шиллер, спасибо за комплимент. В последнее время в моих глазах видят скорее усталость, чем красоту. Спасибо.
– Не обращайте внимания на злоязычников. Они просто завидуют. Да… так что я хотел сказать… Ах да, я размышлял о мирах. Знаете, эти шарообразные миры, типа детской рождественской игрушки. Потрясёшь, и посыплется снег, заиграет музыка и закружится в танце маленькая балерина – пережитые нами радости, печали, успехи, фантазии, сбывшиеся и не сбывшиеся надежды.
Увлёкшись, Шиллер, отцепил от раковины правую руку, пытаясь описать ею замкнутый круг. Едва действующие ноги подкосились, и вся тяжесть не чужого мира, но чужого тела легла на моё вовремя согнутое колено.
– Простите. Я вас не покалечил? Что будем делать?
– Попытайтесь ещё раз подтянуться на раковине. Заменю свою ногу Вашим креслом.
Уже сидя в кресле, он поднял на меня растерянные глаза.
– Вот видите, разве можно сожалеть об этой развалине. Но я не верю ни в бессмертие души, ни в реинкарнацию, поэтому и грущу по исчезающему вместе со мной моему миру.
И секунду помолчав, добавил:
– Говорят, когда человек умирает, по нём звонит колокол. А я думаю, это со звоном рассыпаются по полу осколки его стеклянного шара.
Я бережно катила Шиллера по коридору, а перед глазами взлетали десятки волшебных шаров. Одни, спеша по своим делам, даже не замечали случайно оказавшихся у них на пути, другие, едва соприкоснувшись полированными боками, скользили дальше, а третьи сталкивались и начинали взаимодействовать. В каждом зажигались искры, звучала музыка и кружились балерины, только, преломлённые индивидуальным восприятием, они были совершенно разными. И никто не знал, что происходит в чужом шаре.
Шиллер прав, только в одном ошибся: бьются к смерти не стёкла, а зеркала, а значит вылиты шары не из простого стекла, а из зеркального. Сколько ни заглядывай в чужой мир, не увидишь ничего, кроме собственного отражения. Так разбился когда-то шар моего отца, одиноко умершего в районной больнице, а я так и не успела рассмотреть в нём ничего, кроме своего обиженного лица.
Но пора возвращаться к Королеве, столь неожиданно заинтересовавшей налогового инспектора. Она, не взглянув ни на госпожу Мопс, ни на ломтики сального картофеля, не спеша покинула поле боя и величественно поплыла навстречу Поэту. А Хильда, окинув растерявшихся вассалов самодовольным взглядом, изобразила на лице праздник победы над сбежавшим врагом.
Не дождавшись конца застолья, победительница запросилась в туалет. Сегодня мне не хотелось оставаться с ней наедине и выслушивать хвастливые речи о методах воспитания отстающих. Но… Вопреки ожиданиям, круглые, чёрные глаза Хильды источали вселенскую скорбь.
– Что-то не так?
– Милая, в этой жизни всё и всегда «не так». Она развивается по кругу, ни разу не изменив намеченного сценария.
– Что случилось?
– То, что всегда. Почему эти глупые, не приспособленные к жизни пустышки всегда выигрывают?
Хильда, опираясь руками на металлический поручень, с усилием вытащила тяжёлое тело из инвалидной коляски и, совершив немыслимый разворот правым бедром, опустилась на унитаз.
– Вы спрашивали, почему так и не вышла замуж. Дело не во внешности. Это сейчас в моде длинноногие, шваброобразные фотомодели, а в моё время мужчин привлекали крепкие округлости, символизирующие плодородие и материнство. И по тем временам я была не так уж дурна.
– Так в чём же дело?
Хильда на секунду задумалась, брезгливо взглянула на отражённое в зеркале лицо женщины, когда-то символизировавшей плодородие и материнство, и, махнув рукой, заговорила.
– До войны нас, молодёжь, регулярно отправляли на работу в деревню. Большими отрядами, человек по двадцать. Прополка, сбор урожая, сенокос… работа не утомительная, зато потом, до позднего вечера, танцы, игры, гулянки, романы. Домой почти все возвращались парами, а я всегда одна.
Читать дальше