Андрей Золотухин - Путешествие вновь

Я успел окончить университет, когда мать за несколько недель сгорела от скоротечной чахотки. Ночью, уже отходя в мир иной, она отчетливо и хрипло прошептала: «Лунный Пьеро. Лунный… Лик… Похоже», – и жизнь вместе со струйкой крови изо рта вытекла из неё.

Я стал обладателем приличного состояния. Москва, служба, карьера – все эта суета не нравилась мне категорически. Средства же позволяли выбрать занятие по душе. Я так и поступил: выбор мой был в отсутствии выбора. Я считал себя декадентом и нигилистом.

«Choose life. Choose a job. Choose a career. Choose a family. But why would I want to do a thing like that?» 6 6 «Выбери жизнь. Выбери работу. Выбери карьеру. Выбери семью. Но почему я должен захотеть выбрать всё это?» (англ.). , – как я прочитал в одном популярном британском романе.

Англомания тогда была в моде, и я развернулся во всю: носил ужасающие белые гетры, и не менее мерзкий пробор по серёдке головы, на который пудами изводил бриолин; к этому безобразию – монокль, в котором я не нуждался совершенно. Я считал себя холодным и приевшимся жизнью эстетом, помесью Чайльд Гарольда с Оскар Вайльдом.

Родительскую квартиру на Большой Никитской я продал, она никогда мне не нравилась. К тому же, так приятно было ощущать себя взрослым и распоряжаться недвижимостью по своему усмотрению. Обосновался я на Пречистенке, наняв превосходные апартаменты на втором этаже, с декорированным уникальной майоликой камином и французским балконом. Сибаритствовал на собственный манер: то есть попивал самый дорогой херес и читал всё, что попадалось под руку, отдавая предпочтения примитивнейшим мистикам и оккультистам. Завел знакомства в московских литературных кругах. Участвовал в спиритических сеансах. Несколько раз нюхал кокаин. Какая гадость.

8

Шёл шестнадцатый год века. Германской войны я благополучно избежал, выхлопотав себе справку о врождённом пороке сердца. Нет-нет, в те годы я был весьма лоялен, но… Ходить в штыковые атаки? Попадать под гаубичный обстрел? Носить на голове нелепое изобретение химика Зелинского, пошло именуемое «противогазом»? А если и вовсе – убьют? И все ради того, что помазаннику соизволилось поучаствовать в переделке мира? Всё это решительно мне не импонировало.

На масленицу какие-то знакомые знакомых затащили меня на один из патриотических вечеров (все средства якобы шли на закупку медикаментов для военных госпиталей) у княгини Телицыной.

Действо сие напоминало балаган. В холле гостей встречал огромный, одетый в солдатскую гимнастерку, медведь в фуражке с кокардой и с подвязанной платком пастью (можно было подумать, что у зверя болели зубы: ау, Лабинский, выручай). Несчастное животное символизировало свирепую мощь русского солдата. В зале оказалось не лучше. Сначала со вступительным словом выступила сама княгиня. Гнусавя и грассируя, болезненно худая старуха с необыкновенной легкостью и быстротой нагромоздила целую гору чудовищной лжи о необычайной храбрости наших соколиков и чудо-богатырей, в конце речи фальшиво поклонившись в ноги посаженным на достаточном удалении немногим раненым.

После провели лотерею-аллегри, весь сбор от которой предназначался для закупки и отправки на фронт конфет, булок, печенья и баранок, дабы отважные витязи могли насладиться чаепитием в окопах поверженного ворога. Потом объявили сводный хор «сестер милосердия из госпиталя при Павлово-Посадском городском комитете помощи раненым и больным воинам».

Место за роялем занял белозубый улыбчивый ферт, закатил глаза и пробежался по клавишам быстрым глиссандо. Заиграл Adagio Albinoni. Под скорбные торжественные звуки несколько танцовщиц сомнительной грации представили tableaux vivants 7 7 Живые картины (франц.). , изображавшие ужасы войны. Затем под улюлюканье и одобрительный свист на помост бодро взошли простоволосые ядреные девицы в обтягивающих халатиках с вышитыми на груди красными крестиками. Веселые сестрички милосердия исполнили «Холодно, сыро в окопах», «Ревёт и грохочет мортира вдали», «Повесть о юном прапорщике», а затем, на бис, романс «Белой акации гроздья душистые», перешедший в военное:

Закончилась вакханалия задорными па из канкана.

После гостей пригласили в банкетный зал, где был сервирован фуршет. Большинство барышень пыталось овладеть вниманием лихо распушившего нафабренные усы ротмистра Лукутина, адъютанта генерала от инфантерии Эверта. Лукутин с самым залихватским видом бесстыдно загибал удивительную чушь о своих мнимых подвигах и пьяно ронял перчатки. Полагаю, что его генерал столь же вдохновенно и беззастенчиво лгал своему командованию.