Михаил Садовский - Алгол. Роман

Последний раз они так отдыхали в позапрошлом году. Тоже была жара, и они больше купались, чем ездили. Снимались с места только за продуктами да в кино в дождливый день.

Казалось, жара уже не так мучила. Наступал момент отупения: шум становился тишиной, жара – обычной атмосферой, всё покрывалось сероватым налётом, и существовали только долгие размеренные мысли.

Вот захлопали двери. Кончился рабочий день. Она оставалась одна. По технике безопасности не положено. «Но не сидеть же с этой Зиной. Ещё, не дай бог, начнёт рассказывать, сколько её муж выпил да как ругался. И как трогательно всплакнёт – очень интересно. А помощников больше нет и не предвидится, если вообще меня не прикроют».

Сквозь пыльное окно было видно спешащих к проходной. Прошли лаборатории, теперь КБ – все знакомые, с которыми проработала много лет.

В цеху стало тихо. Пересменок. Она спустилась вниз. Открыла дверь. Почувствовалось лёгкое движение воздуха. Снова вернулась к стенду. Проверила приборы. Поплотнее вдавилась в свой стул. Мысли лениво возвращались. Вчера и сегодня нелогично смешивалось, запутывалось, но сразу же приходило в стройный порядок, как только Вера Николаевна сбрасывала с себя полудрёму.

Уже спустилось солнце за крышу соседнего корпуса, и в цеху снова зашумели станки. Не хотелось ни шевелиться, ни уходить, ни что-нибудь менять. Да и что можно было изменить?

– Долго ещё сидеть будете?

– Что? – не сразу поняла Вера Николаевна.

– Я говорю: жарковато у вас тут, а сидеть-то ещё долго вам?

– А! Дядя Федя! Всё выключу, не беспокойтесь! Приходите зимой греться, – пригласила Вера Николаевна, припомнив, как бедные охранники мёрзнут в студёные дни в каменной проходной.

– Спасибо, спасибо, непременно воспользуюсь. Так вы, пожалуйста, и заприте, не забудьте!

– Запру, запру и ключ принесу, не волнуйтесь!

Опыт кончался. Вера Николаевна ещё раз убедилась, что температура не ползёт, расходы стоят на месте, и ловко уселась за прибор. Гальванометр будто соскучился по хозяйской руке. Щёлкнул переключатель, и в журнал легли первые цифры. Строка за строкой, строка за строкой, через двадцать минут запись была закончена. «Вот ради чего сидела пять часов, – подумала она с грустью, – а в это время заняться бы чем-нибудь. Здесь ничего не сообразишь – шумно и жарко. Перепоручить некому!».

Она могла позвонить на компрессор, но ей нравилось всегда после окончания опыта пробежаться туда через цех. Мимо шумящих станков, под взглядами рабочих и молоденьких учеников. Она быстро и легко шла по длинному пролёту и чувствовала, что нравится им. Женское тщеславие приятно щекотало. «Всем женщинам необходимо нравиться, без этого нет счастья! Вот что нам надо изучать, бабам!» Она даже улыбнулась своим мыслям. Резко распахнула дверь компрессорной и чуть не уткнулась головой в грудь Георгия Степановича, она ойкнула по-девчачьи, но всё равно ничего не было слышно, и сквозь дикий вой турбокомпрессора одними губами произнесла: «Всё!».

«Ладно», – одними губами ответил Георгий Степанович и под руку вывел её из компрессорной.

– Удачная точка?

– Почему вы решили, Георгий Степанович?

– По глазам, девочка, вижу.

Ей положительно нравился этот человек, массивный, спокойный и такой добрый, что это было заметно всякому сразу и по его голосу с мягким полтавским выговором, и по улыбке, и по рукам. Может быть, поэтому ей приятно было прикоснуться к нему после одинокого сидения на стенде? Теперь можно спокойно возвращаться домой: линию перекроют, а то там тугой вентиль, и у неё не хватает сил его затянуть до конца.

«Старею, видно, – тридцать с хвостиком. Обо всём думаю. Всё рассчитываю. Раньше такого не было. А может, взрослею. Нет, уже поздно. А стареть рано». Она одёрнула свитер и, опустив глаза, осмотрела себя. «Фигура ничего! А!.. Надо домой идти – пора бы и пообедать».

Она шла усталой походкой, и никто не мог сказать, что эта женщина возвращается не домой, а в своё прошлое. Она не замечала ничего вокруг и думала о том, что хоть «жизнь прекрасна», у неё, Веры Николаевны, она не удалась.

Вера Николаевна! Верочка до сих пор не могла никак привыкнуть к этому. Она всё ещё была девочкой, ну, девушкой, но не Верой Николаевной.

Снова выплывала война, эвакуация. Вообще-то говоря, они жили неплохо по тем временам. Отец, профессор, преподавал в институте, а мать, как всегда, сидела дома и следила за ней, Верочкой, единственным ребёнком в семье.

В конце сорок четвёртого они вернулись домой. Холодная квартира казалась таинственной, пришедшей из другого века. До сих пор она будто чувствовала запах этой пустовавшей несколько лет квартиры. Всё было туманно знакомо, будто с полузабытой картинки, и в то же время казалось новым и неожиданным. Бронзовые бра и огромные с высокими резными спинками стулья.