Анатолий Рубцов - Время Каина

– Ну да, он меня успокаивает – корвалмент в смысле, – признался Петрович… и вдруг почувствовал, как волосы дыбом встали у него на голове: – Но откуда вы это знаете? Откуда вы знаете про корвалмент, про Кьеркегора?! – он в ужасе посмотрел на собеседницу, которая, подняв свой бокал, отсалютовала ему:

– Ваше здоровье! Мне кажется, согласно Кьеркегора, вы эстетик, не так ли? – Он молча смотрел на нее. Глаза его были расширены, как у человека, впавшего в глубокий транс. Она поняла, что с Кьеркегором несколько переборщила. – Давайте я попытаюсь объяснить, откуда это знаю, а вы постараетесь мне поверить. Договорились?

Петрович кивнул. Говорить у него всё еще не получалось.

– Мое полное имя Ананке… Надеюсь, оно тебе известно. – Назвав себя, подруга Зевса, дочь Афродиты Урании, она не могла говорить со смертным на «вы».

– Богиня судьбы, воплощение рока, – проговорил Петрович голосом пророка Даниила [1] Библейский пророк, истолковавший надпись «мене, текел, упарсин», начертанную на стене во время пира вавилонского царя Валтасара. , расшифровывающего таинственную надпись, проявившуюся на стене во дворце Валтасара. Отныне ничто не могло удивить его. – Где же твое веретено?

Конечно, ему хорошо было известно ее имя, даже все ее имена – сама Неизбежность, Предопределенность, Необходимость находилась перед ним. Между колен ее, как уверяли древние греки, вращается веретено, служащее мировой осью. Три дочери, рожденные от Зевса, помогают ей поддерживать мировой порядок: Клото – прядущая нить жизни; Лахесис – определяющая судьбу человека; Атропо – перерезающая нить. Ну да, как же он сразу-то не догадался: Кло, Лахе, Атро – как он не догадался, кто они такие, хотя бы по их сокращенным именам?! Как не догадался, что они – это Мойры, каждая поющая о своем: Кло – о настоящем, Лахесис – о прошлом, Атро – о будущем – вот о чем были их арии!

– Веретено? Только мужчины никогда не расстаются со своим веретеном, – хмыкнула Ана. – А ты, не расстающийся с бутылкой, налей-ка нам еще по фиалу шамбертена! Я так рада, что закончился этот неприятный разговор.

– Чем же он тебе-то неприятен? – удивился Петрович. Недолго посомневавшись, он решил обращаться к богине на «ты». И правда, к любому божеству, даже к тому, что едино в трех лицах, никогда не обращаются во множественном числе – может, затем, чтобы они, требующие поклонения, не сомневались в своей уникальности? – Вот для меня – это да, настоящая неприятность. Представь: ни с того ни с сего узнать, что, оказав помощь женщине, попавшей в беду, ты перебежал дорогу самому черту рогатому, и потому оказался в полном дерьме… Нет, такое могло случиться только со мной!

Петрович давно столько не пил. Честно говоря, он уже порядком набрался. Вино и правда было хорошим, оно опьяняло незаметно, и он почувствовал вдруг, что готов расхохотаться над своей неудачей, – теперь она показалась ему обычной неприятностью, к встречам с которыми он давно привык. Что ж, ради подобного эффекта стоило набраться, решил он. Да и выпить с богиней судьбы, что ни говори, – мероприятие не рядовое. Тем более, что богиня ему явно благоволила:

– А что тебя, собственно, не устраивает? – промурлыкала она. Вино, похоже, подействовало и на нее. – Ты – в моем доме, под моей защитой. Пьяный, сытый… – Она протянула к нему руки: – Иди ко мне, приляг здесь, возложи голову мне на колени…

Петрович безропотно перебрался на ее козетку; она обняла его, прижала голову к своей груди, он услышал, как часто бьется ее сердце…

– Послушай, – вдруг прошептала она ему на ухо, – если тебе когда-нибудь станет плохо, так плохо, что ты готов будешь умереть… в самом деле умереть, понимаешь… тогда вспомни обо мне и скажи тихонько… мысленно скажи: «мене, текел, перес»… запомнил?

Петрович кивнул:

– С детства помню. С тех пор, как «Графа Монте-Кристо» прочитал, – сказал он и, вспомнив ту пору, зарыдал отчего-то – зарыдал, вместо того чтобы расхохотаться…

Рыдал он долго, взахлеб, всхлипывая как ребенок. Она молча гладила его по голове, иногда легко касаясь губами лба, покачивая его даже и напевая что-то непонятное, наверное на греческом или, скорее, древнегреческом – койне каком-нибудь, – но такое грустное, что успокоиться под эти звуки было совершенно невозможно. А потом, когда она кончила петь, Петрович заговорил – он начал рассказывать о своей жизни, о том, отчего и о чем плакал. Навряд ли стоит приводить весь его рассказ, в целом он не интересен – не интересен, как и жизнь большинства людей. Впрочем, вот – только примера ради – некоторые обрывки его рассказа… Впервые он столкнулся с несправедливостью лет в пять: у него украли велик, маленький детский велик. Он очень хорошо помнит ощущение горя, испытанное им тогда. Подобных воспоминаний о пропавших «ценностях» (собственноручно сделанный деревянный пистолет; линза, с помощью которой на дереве выжигались рисунки; свисток, используемый в качестве судейского или милицейского в зависимости от того, во что играли – в футбол или в «казаки-разбойники», и т. д. и т. п.) набралось удивительно много – в основном, потому, наверное, что Ана не торопила его закончить мартиролог утерянных вещей, а наоборот поощряла к продолжению своими вопросами и уточнениями. Еще перечислялись неприятности: расквашенный в драке нос, рассеченная камнем бровь, шрам, навсегда оставшийся на коленке, размолвка с другом. Дальше больше: первая двойка и первая любовь – естественно безответная – в первом классе; потом снова безответная любовь – и в третьем, и в четвертом, – а в пятом – опять-таки безответная, – ну что тут скажешь? Не поступил в университет, поступить в который не собирался, потом не поступил туда, куда хотел бы, зато поступил, куда желал отец – и это, сбывшееся, было хуже всего. Влюбился на первом курсе – все начиналось красиво, многообещающе, но затем что-то пошло не так – и снова результат тот же, что в первом классе. Потом начались театральные романы, опера, оперетта, драмы с обещаниями и абортами и всё такое. Далее – «Красный экскаватор», попытка жениться по любви, однако оказалось, любви-то как раз и не было. Еще одна попытка жениться – по расчету на сей раз, – но расчет получился чуть-чуть не точным, браку не суждено было состояться – и это оказалось единственным счастливым событием в его жизни. Неужели так?… Когда-то ему, достаточно поверхностно знакомому с историей, казалось необыкновенным везением, что он относится к поколению, прожившему без войны (хотя это и не правда – ведь был Афган, Ангола, «неизвестные войны» в конце концов). Неужели так, думал он еще недавно, неужели мне повезло хоть в этом? Не тут-то было. Произошла революция – Майдан, а потом война, интервенция, всё, как всегда, но, слава богу, лично его это опять-таки не задело… Не задело? Могут ли кого-либо не задеть такие потрясения в стране, где насчитывается более миллиона беженцев? До разрухи еще далеко конечно, но, что ни говори, жить стало заметно хуже. У Петровича, правда, имелись кое-какие сбережения, и ему удалось даже сохранить их (тьфу, тьфу, тьфу, конечно), несмотря на инфляцию, несмотря на то, что банки в стране лопаются, как воздушные шарики в руках у разшалившихся пацанов – у правительства то есть. И тарифы, черт их дери, так подскочили, что слов нет (есть, вернее, но все неприличные), а про цены уж и говорить не приходится (лучше не говорить, чтобы еще и давление, не дай бог, не подскочило). Да, вот еще проблема – со здоровьем, которое, конечно, не улучшается – но это нормально, на то она и есть, старость, а что ненормально, так это заоблачные цены на лекарства – вот это ненормально так ненормально!..