Борис Сопельняк - Саркофаг. Чернобыльский разлом

– Нет-нет, – шагнул я к вертолету. – Летим! Главное, чтобы, как говорят авиаторы, количество взлетов равнялось количеству посадок. Это вы гарантируете?

– На девяносто девять процентов! – хохотнул капитан.

– Что так? От кого же зависит оставшийся один процент?

– От Бога, – с каким-то особенным нажимом сказал капитан. – Наши девяносто девять – ничто, по сравнению с этим, одним-единственным процентом.

Минута – и мы в воздухе. Колосятся поля, привольно раскинулись поселки, змеятся дороги. А вот и река. Припять здесь практически не течет: берега обвалованы, некоторые участки перекрыты дамбами. Еще минута – и под нами АЭС. Недостроенный пятый блок, административно-бытовой корпус, стройные сооружения первого и второго блоков. Чуть дальше третий блок. Труба в ажурном переплете и… в каких-то тридцати метрах четвертый блок.

Честно говоря, к этой встрече я готовился серьезно, беседовал со специалистами, читал всевозможные отчеты, изучал фотографии, поэтому хорошо знал, что реактор разрушен, что он раскален, что время от времени, как действующий вулкан, делает опасные выбросы. Черт его знает, в какой момент он вздумает плеваться?! Тогда нам крышка. Но мы кружим вокруг реактора, и я, как ни в чем не бывало, фотографирую разрушенную крышу, разбитые стены и даже жерло кратера – именно так выглядят внутренности взорвавшегося реактора.

Все тихо, буднично, спокойно…Но в том-то и коварство! Стоило вертолету приблизиться еще не пару метров, как стрелка дозиметра, приближаясь к опасной черте, стремительно пошла вправо.

– Не шали, – процедил сквозь зубы капитан и увел машину чуть в сторону. – Вот так-то, – улыбнулся он двинувшейся влево стрелке.

Как позже выяснилось, эти рискованные игры со стрелкой продолжались двадцать три минуты.

– Задание выполнено, – доложил земле капитан и попросил разрешения на посадку.

Посадку нам разрешили, но почему-то в другом месте, где базируются огромные Ми-26. Эти вертолеты заняты совсем другой работой. Я уже говорил, что самое опасное в районе АЭС – это радиоактивная пыль. Если улицы и дороги можно поливать, то, как быть с крышами АЭС и двором промышленной базы, который завален бетонными плитами, блоками и другими строительными материалами? Выход был найден. Ученые-химики разработали и быстро изготовили специальную жидкость: попадая на любую поверхность, она превращается в тонкую, необычайно прочную пленку, которая намертво схватывает и пыль, и песок, и все остальное. Распыляют эту жидкость вертолеты.

И надо же так случиться, что командира Ми-26 не допустили к полету медики, он схватил такую внушительную дозу радиации, что его немедленно отправили в Киев. А чтобы машина не простаивала без дела, командиром назначили капитана Кармазина, благо, в том же Афганистане он не одну сотню часов налетал именно на этом вертолете.

Как вы понимаете, в этой ситуации я не мог не использовать своих добрых отношений с командиром и попросился в полет.

– Ладно, – переглянулся он другими членами экипажа, – одно место в кабине найдется. Если хотите…

Я захотел.

Шесть большущих автоцистерн заканчивали заправку гигантского вертолета той самой жидкостью. Капитан Кармазин занял левое кресло, а в правое сел старший лейтенант Сугробин.

Я пристроился на откидной скамеечке между ними. Обзор великолепный!

Заработали двигатели, стремительно закружились лопасти, машина вздрогнула, напряглась, но оторваться от земли не смогла. Оно и понятно, ведь в баках около двадцати тонн бурды – так летчики называют жидкость, настоящее название которой невозможно выговорить. Командир прибавил оборотов, лопасти слились в стремительно вращающийся диск – и машина как-то нехотя поползла в небо.

Двенадцать минут полета – и мы у четвертого блока. На этот раз подошли так близко, что, кажется, протяни руку – и дотронешься до реактора. Но наша цель не четвертый блок, а крыша третьего, двор промбазы и берег Припяти. Командир заложил крутой вираж, обошел все цели и увел машину в сторону, как я понял, на стартовую позицию.

– Штурман, включить насосы! – приказал майор.

– Есть, включить насосы.

– Руководитель полетов, – запросил командир по радио. – Разрешите работу?

– Разрешаю.

– Командир, скорость семьдесят, высота шестьдесят, – доложил Сугробин.

– Понял. Штурман, слив!

– Есть, слив! – отозвался штурман и нажал на какой-то рычаг.

Вертолет как-то странно дернулся, и тут же из его брюха сперва брызнул, а потом потянулся ярко-коричневый шлейф. Шестьдесят метров – это ниже крыши третьего блока, высота которого семьдесят, а труба вообще где-то над нами. Внизу столбы, провода, мачты линии электропередач, и хвост шлейфа, казалось, задевает за них. Не дай бог, чихнет мотор или заденут за что-то лопасти. На этой высоте мягкую посадку не сделать, а о вынужденной лучше не думать, на таком расстоянии от реактора это верная смерть.