Вениамин Кисилевский: Синдром

Главного он встретил в коридоре, тот, завидев Гурского, удрученно развел руки:

– Куда ты запропастился? Я уже обыскался тебя, все телефоны оборвал! Зайдем ко мне, потолковать надо!

Гурский шел за ним, глядел в рано оплешивевшую макушку Андрея Фомича, накручивал себя. Ему и раньше претило, что тот, хоть и почти на десяток лет моложе, «тыкает» ему, сейчас же это особенно уязвило. Судя по всему Фумичок, по прилипшему к нему в больнице прозвищу, все уже знает. Лариса, дабы нагоняй потом не получить, донесла, или кто-то другой расстарался? Роли это теперь никакой не играло, просто настроение с каждым шагом, приближавшим его к фумичокскому кабинету, поганило.

Андрей Фомич в руководящее кресло свое не погрузился, усадил Гурского рядом с собой на диван, затуманился:

– Рассказывай.

Рассказал. Ровным, без модуляций голосом.

– Всё? – спросил Андрей Фомич, не вынимая подбородка из маленькой, почти женской горсти с перстеньком на мизинце.

– Всё, – глухо откликнулся Гурский.

– Плохо, – безысходно вздохнул Андрей Фомич. – Хуже некуда…

Гурский нехорошо подумал, что Фумичок сейчас больше тревожится о себе, нежели о нем. Шумиха поднимется, понаедут отовсюду, из Москвы громы-молнии полетят. А он, главный врач Андрей Фомич, куда смотрел? Почему не обеспечил? Что за бардак у себя в больнице развел? Грош цена ему как руководителю, если у него заведующий хирургическим отделением допускает такую безграмотность, такое вопиющее нарушение всех мыслимых медицинских канонов, необследованную кровь переливает! В довершение ко всему с родителями мальчика ему, Андрею Фомичу, предстоит разбираться, не кому-нибудь другому, те еще в суд на него, чего доброго, подадут, нынче все грамотными стали, телепередач насмотрелись. Ну, а что он, Гурский Дмитрий Глебович, пострадал, да как еще пострадал, большая неприятность, конечно, но тут уж кесарю кесарево, каждый на своем шестке посиживает…

– И что думаешь делать? – спросил главный.

– Пока не знаю, – как недавно Ларисе ответил Гурский. – Посмотрим.

– Чего уж тут смотреть! – снова вздохнул Андрей Фомич. – Все ясно как божий день. Но сначала помозгуем о самом для нас важном. Врубаешься, о чем речь?

– Врубаюсь, – сумрачно сказал Гурский. – Надо что-то делать с мальчишкой, профилактику какую-то проводить. Хотя, честно говоря, понятия не имею, какие тут нужны препараты, с какого вообще боку к этому подступиться. Хорошо бы со специалистами посоветоваться, с Москвой связаться.

– Это само собой, – поморщился Андрей Фомич. – Но меня больше ты беспокоишь. Понимаю ведь, как ты влип, какие кошки на душе скребут. Думаешь небось, что вся жизнь твоя пропащая. А ты так не думай. Не смей так думать. Да мы и не дадим тебе пропасть, и я, и все остальные. Погоди, насухо разговор не получается.

Направился к шкафу, достал початую бутылку коньяка, два бокала. Оттуда же извлек тарелку с печеньем. Поставил свои припасы на стол, плеснул в бокалы, махнул рукой, подзывая Гурского:

– Давай, Глебыч, примем по маленькой, чтобы удача не отвернулась.

Гурский подошел; Фумичок со значением пристукнул своим бокалом о его, выпил одним длинным глотком, смачно зажевал печеньем, неотрывно глядя на лишь пригубившего Гурского, протестующее затряс головой:

– Нет-нет, давай до дна, за удачу ведь пьем! – Проследил, как исполняет тот его пожелание, удовлетворенно хмыкнул: – Вот это другое дело! Я ведь почему тост за удачу предложил? Потому что тебе сейчас более всего не советы нужны, не препараты-мепараты, а хорошая, верная удача. Чтобы вывезло куда нужно, на обочину не выбросило. Ты мальчишками, разборками всякими голову себе не забивай, это мои проблемы. Ты о себе думай.

Такого поворота Гурский не ожидал. Не готов был к нему. И не расслаблялся нисколько, силился постичь, какую все-таки игру ведет с ним Фумичок, с чего бы это вдруг таким альтруистом заделался. Достаточно изучил его за полтора года, чтобы увериться: тот ни перед чем не остановится, от чего угодно открестится, лишь бы репутация не пострадала, ущерба не понес. Может, окольным путем подводит к тому, что ему, Гурскому, валить надо из больницы, вход в нее теперь ему заказан? Настороженно вслушивался в каждое слово, в каждую интонацию, за глазами его следил, за руками. Сейчас, под сладкий лепет мандолины, предложит Фумичок ему написать заявление «по собственному», чтобы по крайней мере от этой напасти избавиться.

– Короче, вот что, – сказал Андрей Фомич, кладя перед ним чистый лист бумаги и ручку. – Пиши заявление. Ты же в этом году еще не отдыхал, уходи в отпуск. Прямо с сегодняшнего дня, я в кадрах и бухгалтерии все улажу. Полагаю, тебе сейчас в отделении появляться не надо, на каждый роток платок накидывать. Жаль, в халате ты и в одежке больничной. Позвони своей Петровне, чтобы втихаря принесла сюда твои вещички. Ну, и еще там что, нужное тебе. Только, сам понимаешь, из дому не девайся пока никуда, можешь понадобиться. Но это, надеюсь, временно. День-другой поглядим, как события станут разворачиваться, какие птицы сюда пожалуют, сориентируемся. Может быть, удастся тебе слинять куда-нибудь из города на пару недель, к морю хорошо бы, в себя прийти, оклематься, да и чтоб голову тебе тут никто не морочил. И помни, Глебыч, ты не один, мы тут все за тебя горой. Захиреть тебе не дадим, упремся до отказа.