Вениамин Кисилевский: Синдром

Сказав перепуганной Петровне, что определенно в лаборатории что-то напутали или техника забарахлила, и надобно ему на часок отлучиться, кое в чем разобраться, Гурский убежал. В Центре он никогда не был, но знал, где тот находится, минут двадцать езды. Гнал, однако, машину так, точно от выгаданных минут что-то зависело. И непостижимей всего, что самая логичная, на поверхности лежавшая мысль о возможности заразиться от той оперированной им бомжихи почему-то не приходила ему в голову. Гаденькими пиявками присосались, изводили последние Ларкины слова. «А о том, чтобы это Гала твоя могла»… Гала, его Гала, подцепившая где-то – от одного этого «где-то» свихнуться можно – СПИД и наделившая им его… Впору было швырнуть машину на ближайший фонарный стол, чтобы раз и навсегда покончить с этим кошмаром… А еще удружил в этом году сентябрь едва ли не августовским зноем, душно, невыносимо душно было в кабине, не спасали сдвинутые до отказа стекла, врывавшийся в окна уличный воздух, такой же горячий и плотный, не приносил облегчения, отвратительно липла к телу одежда…

Главный врач Центра – Гурский не знаком был с ней, но пару раз видел на каких-то медицинских сборищах и несуразную фамилию Лайко помнил – к счастью, была «у себя». Гурский представился секретарше, сказал, что срочно должен поговорить с Ольгой Васильевной по неотложному делу. Секретарша, немолодая, худая пучеглазая женщина – Гурский автоматически отметил все наличествующие признаки базедовой болезни – отчего-то не воспользовалась селекторной связью, вошла в кабинет. Вернулась, попросила обождать пять минут: у Ольги Васильевны посетитель, скоро та освободится. Гурский глянул на часы, удостоверился, что сейчас тринадцать минут второго, суеверно посетовал на пресловутую чертову дюжину.

Обещанные пять минут растянулись – снова он с неудовольствием отметил это – на те же тринадцать. Томясь в ожидании, Дмитрий Глебович в несчетный раз обозревал оплывшую шею секретарши, чахлую, под стать ей, растительность в облупленных горшках на подоконнике, разномастные стулья вдоль стены, протертый до дыр линолеум. Сомневаться не приходилось, контора едва сводила концы с концами. Как-то плохо вязалось это с запечатлевшейся в его памяти Лайко – дородной, величавой, донельзя, за версту было видать, довольной собой. И еще обратил Гурский внимание, что за все время лишь дважды зазвонил телефон и никто не наведался в приемную. Впрочем, не до всего этого ему было, иные заботы одолевали. Наконец открылась кабинетная дверь, вышел насупленный низкорослый мужичок, Гурский вскочил со стула.

Кабинет Лайко разительно отличался и от ее приемной, и от таких же неказистых лестниц, коридоров, ведущих к нему. Просторный, тщательно отделанный, с добротной мебелью. Хозяйка его милостиво кивнула, качнула пухлой ладонью, приглашая подсесть к ее массивному столу, живописно заваленному бумагами. Заговорила первой – Гурский еще приблизиться не успел.

– Хорошо, что вы пришли, доктор Гурский, я сама намеревалась повидаться с вами. Что у вас за чепе одно за другим, вы словно магнитом проблемы к себе притягиваете!

– Почему одно за одним? – возразил Гурский.

– А то нет! Мы еще не раздыхались толком от той вашей бомжихи, а вы уже новый скандалище нам подкинули!

– Бомжихи? – не опустил воздетые брови Гурский – и сразу вспомнил. Вспомнил до мельчайших подробностей. И погибавшую бродяжку – даже ту вонь от нее явственно ощутил, – и свой проколотый иглой палец.

– Она… – непослушными губами сказал он. – Значит, никакой ошибки нет…

– Кто – она? – повторила его движение бровями Лайко. – Вы о чем?

– Ни о чем. – Гурский медленно поднялся и, не попрощавшись, пошел к выходу.

– Эй, вы куда это? – догнал его изумленный голос, но он, не оборачиваясь, лишь обреченно махнул рукой…

Потом он долго сидел в машине, откинувшись затылком на подголовник и сомкнув веки. Разметавшиеся мысли как-то удалось привести в подобие порядка, вычленить самые главные, сокрушительные беды. Представлял их себе отчетливо. Прежде всего – с врачебной работой покончено. Не только с хирургией – об этом и помышлять нечего, – вообще к больным его близко не подпустят. Для врачей даже выявленный у них гепатит проблема из проблем, а уж СПИД… Да нет, не это прежде всего. Прежде всего – Гала. И речь не только об интимной жизни с ней, тут уж не до жиру, о жизни вообще. С ней, с Майкой, с Гариком. Пусть долдонят ученые мужи со всех телевизорных экранов и страниц, чтобы не шарахались люди от ВИЧ-инфицированных, что-де совершенно безопасно общежитие с ними и лишь незащищенный половой контакт или использованный шприц могут послужить источниками заражения, но суеверный страх, животный страх человеческий изжить все равно ведь не удастся. И у самых близких, преданных в том числе, ему ли, доктору Гурскому, не знать. Хватает одной несокрушимой, незыблемой присказки о береженом, которого бог бережет. И как бы ни геройствовали и Гала, и дети, какие бы самоотверженные демарши не устраивали, какими бы флагами перед ним ни размахивали, он-то всегда, каждую секунду двадцать четыре часа в сутки, каждым кончиком оголенных нервов будет чувствовать этот страх, это инстинктивное желание защититься, отдалиться, не соприкоснуться. А что ему дальше делать? Чем на жизнь зарабатывать? Частным извозом на этом раздолбанном «жигуленке»?