Алия Латыйпова - Убить или Влюбить. Книга 2

Дело прежде всего! Сняв шляпку, Лиззи сдвинула цветы и освободила место на столе. Из своих объёмных сумок, приподняв роскошные тряпки, начала извлекать драгоценное содержимое – вино и виски. Товар контрабандный, качественный. Сейчас будет Салли, ассистентка на студии MGM и чья-то любовница, примет партию, расплатится. У Салли здесь постоянный номер для встреч. Киношники требуют вдохновения – то в чай, то в кофе, то со льдом, то в чистом виде и прямо в постель. Лиззи нравилось, что в каждом фильме MGM был и её – такой своеобразный – вклад.

Отошла от стола и открыла большое окно, выходящее на фасад здания, – какой красивый вид на Бульвар Санта-Моника! О, вот и Салли, заходит в отель.

Что это?! Открывают дверь? Так скоро?! Удивительно! Нет, это не Салли! В номер вошёл мужчина – высокий, широкоплечий и – сердце ухнуло куда-то в желудок, потому что это был…

Дуглас Фэрбенкс опешил (насколько ему позволяли напомаженные усы и идеальная осанка). Он пришёл увидеться со своим адвокатом по поводу особняка, построенного в браке с Мэри Пикфорд… А тут эта незнакомая леди и много бутылок на столе.

– Позвольте, милочка! А что Вы делаете в моём номере?!… Он обошёл стол с противоположной от Лиззи стороны и встал спиной к окну. Смерил взглядом сначала девушку, затем выставку на столе. Ммм. – Потрудитесь объяснить! Смотрел на Лиззи насмешливо, скрестив руки на груди.

Это конец – подумала Лиззи. Он видел бутылки и всё понял. Он меня сдаст. И какого чёрта я не помыла голову?!!! Позор, он видел меня такой! такой!

– Сдохни!

Решительно шагнула к столу, схватила бутылку Каберне (красное, сухое, 1918 года, она почему-то помнила эту этикетку, и, замахиваясь, кинулась на мужчину… Он не ожидал, сопротивляться и не думал, просто в растерянности отшатнулся…

Лиззи зацепилась ногой за сумку с дорогой одеждой, и поняла, что промахивается. Она летела вперед, бедро встретилось с подоконником, инерция перенесла тело наружу, и вот – изящно и неотвратимо, как в кино – она уже падала с четвертого этажа на мостовую Бульвара Санта-Моника, озаренную закатным солнцем Калифорнии и ведущую в блестящее будущее Американской киноиндустрии, в которую Лиззи – увы – уже не внесёт свой скромный, но такой вдохновляющий вклад.

Как мало! Как мало! И главное – голову не помыла! – пронеслось в сознании Лиззи прежде, чем мостовая приняла её тело, взорвав внутренние органы и смяв тонкие косточки, и прежде, чем зажатая в руке бутылка Каберне 1918 года брызнула миллиардом сверкающих осколков и плеснула жирной багровой кляксой. Это было хорошее вино.

У стойки Андрэ строил глазки Салли и подбирал для нее правильный ключ. Ой, что-то упало – сказал он глядя ей за спину сквозь огромное стекло вестибюля Беверли-Хилтон. Салли обернулась.

– Да вроде все нормально, – сказала она, цапнула ключ и пошла наверх.

Дуглас Фэрбенкс, несколько растерянный но вполне адекватный, взглянул на стол – батарея бутылок виски и вина. «Невероятная женщина! Что она там говорила про голову? Надо будет выпить за неё… Но как мало… Как мало…»

ВСПОМНИТЬ, ЧТОБЫ ЛЮБИТЬ

Никогда я не был на Босфоре,

Ты меня не спрашивай о нём.

Я в твоих глазах увидел море,

Полыхающее голубым огнём.

Мне сразу вспомнились эти строки, когда ты сказал ей, что в апреле вы поедете в Стамбул. Константинополь. Царьград. Город султанов, дворцов, гаремов, чудесных садов и восточных сладостей. А в апреле, когда вы будете там, это ещё и город тюльпанов.

Я бы хотела поехать с тобой, больше всего на свете. Но у тебя есть жизнь – работа, апрельская неделя отгулов и женщина, которая поедет с тобой.

Зачем она тебе? спрашиваю я иногда у себя самой, пытаясь понять, что привлекло тебя в ней. Хрупкость? Детская улыбка? Маленькое, детское же тело? Но ведь она не дитя – в ней нет той искренней радости и восторга, которые есть в детях, и которые ты так любил во мне… Может, ты ждёшь, что она окатит тебя с ног до головы восторгом от праздника тюльпанов, и тогда в твоей душе разгорятся искры счастья? Расцветут большим огнём? Почему-то мне не верится: слишком вялый у неё восторг, не глубокий – так, лёгкая волна, забрызгает слегка и сойдёт. И танец живота она танцевать не умеет…

А помнишь, как я веселила тебя в твоём прошлом воплощении? Ты лежал на коврах и подушках, смотрел как я расставляю тюльпаны по высоким вазам – их были сотни в моей спальне. Твои глаза светились тогда счастьем – ты принимал мою радость, я делилась ею с тобой, потому что была полна, как море. Я и была морем – морем радости. Потом я танцевала для тебя. И мы любили друг друга.