Марина Линник - Украденное детство

Пламя души своей, знамя страны своей

Мы пронесем через миры и века…

подхватили гости все вместе, поднимая бокалы, в которых искрилось шампанское (большая редкость в селе!).

– Счастливая ты, Валька, – зыркнув на хозяйку черными глазами, проговорила Ульяна. – И дети хорошие, и муж работящий. Вона сколько всего навез: тканей сколько – шей не перешей, ботинки ребятишкам, а тебе какой джемпер с юбкой; в придачу и туфли на каблучке. Все наши бабы неделю обсуждали обновки ваши.

Валя с удивлением уставилась на гостью.

– Так не украл же. Сама знаешь, как бедствовали, пока Василий на финской войне был. Еле выжили. Да что я рассказываю тебе, сама все видела. Домашний скот забрали в колхоз, земли тоже. Я с маленьким ребенком на руках работала от зари до самого заката. Горсти зерна забрать ни-ни: статья или расстрел. В прошлом году, помнишь, Никитичну отправили в Сибирь? И лишь из-за того, что с убранного поля несколько колосков принесла домой, чтобы накормить пять голодных ртов. И что? Мать – на выселки, детей в город в детдом отвезли. А мои пухли с голода! Сколько раз я просила Петра Фомича молочка детишкам моим дать? Сколько унижений испытала ради них! – начала смущенно оправдываться Валентина.

Баба Матрена закивала головой в знак согласия.

– Твоя правда, Валентина. Страшное время. О-хо-хо, до сих пор слезы наворачиваются, как вспомню нашу кормилицу. Ее уводят, а она мордой ко мне тянется и мычит, родненькая.

– Да не говори, Егоровна, – поддержала пожилую соседку Анна. – И самое-то обидное, что отбирали то, что нажито своим же трудом. Сколько мы с Петром пахали. От зари до зари. А теперь что? Ни денег, ни паспортов, ни своего хозяйства. Хорошо еще, председатель у нас из местных, а не пришлый, как в соседней деревне. Наш-то хоть разрешил земельки побольше прирезать да свиней с козами разводить.

– Главное, чтоб уполномоченный, что приехал на днях, не прознал про это, – буркнул ее муж. – А то и нас, и председателя по головке не погладят, немедля либо статья и Сибирь, либо расстрел.

Баба Матрена замахала руками.

– Тьфу на тебя, окаянный. Чего городишь? Смотри, беду накличешь!

– Да куда уж еще, Егоровна, – тяжело вздохнула Анна. – Сама знаешь, что из-за новых законов выходить на работу через две недели после родов надо, так уже второго младенца в том году схоронили.

– И папаню его вскоре, от сердечного приступа, – проворчал Петр, наливая себе в стакан водки. – А скольких забрали тогда, объявив врагами народа?

– Ну, що было, то было, – глухо промолвила Ульяна, у которой от голода вымерла вся семья, когда забрали отца, единственного кормильца (мать-то умерла родами, оставив младшую сестру).

Несколько лет о нем вообще ничего не было известно, а потом люди проведали, что его с другими репрессированными согнали в заброшенный дом и заживо сожгли.

– Так что, Улька, нечего говорить, что кому-то повезло, а кому-то нет, – продолжила баба Матрена. – Всем досталось от новой-то власти.

– А Вася, домой вернувшись, сразу на торфяное месторождение подался работать, торф для Смоленской ТЭЦ добывать, – раскладывая пироги по тарелкам, простодушно сказала Валя. – Там-то не трудодни давали, а реальные деньги. Вот так и…

– Я и гутарю: счастливая ты, – буркнула Ульяна, с завистью поглядев на женщину. – Все имеешь. А я…

– Все наладится, не стоит отчаиваться.

– В двадцать-то семь? – язвительно отозвалась собеседница. – Да ладно брехать и успокаивать. Не видать мне уж, видно, женского счастья.

– Да кто знает, что всех нас ждет впереди, – вдруг вступила в разговор соседка Валентины, Анна, женщина средних лет.

Хозяйка дома побледнела.

– Что ерунду-то болтаешь?

– Неужто не слышали, что творится в мире-то? – продолжала та, не реагируя на возглас Валентины. – Война грядет с Германией.

– Ой, да не слушайте вы ее, – перебил жену Петро. – А ты кончай брехать, що пугаешь народ слухами? Товарищ Сталин четко сказал: «Войны не будет. Не надо поддаваться на провокацию отдельных враждебных элементов».

– Ах, значит, я брешу, значит, я враждебный элемент? – вспылила Анна, сведя брови и подбоченившись.

Петр сразу же пошел на попятную, зная тяжелый характер супруги.

– Ладно, ладно, я что… я ничего. Сообщил всего-навсего то, что услышал. А разве можно не верить товарищу Сталину?

– Война – страшная вещь, – заметил Василий, услышав разговор. – Она превращает обычных людей в диких зверей, не знающих ни жалости, ни сострадания. Я видел… знаю.