Игорь Ходаковский - Паша Колокольчиков. Повесть

Парадно звеня железными набойками по серому булыжнику дореволюционной мостовой, он с восторгом глядел на чёрные носы новых туфель, поочерёдно вспыхивающих отблесками июньского солнца. На эти башмаки он потратил половину своей первой зарплаты.

Павел Иванович поглядывал в магазинные витрины, любуясь своим, как ему казалось замечательным отражением. Ещё бы! Новые отглаженные серые брюки сидели безупречно, подчеркивая стройность и силу ног, рубашка сияла завидной белизной, воспевая горячее лето. Текстильная статья расходов, безжалостно съела остаток месячного жалованья.

Он остановился у большого окна продуктового магазина, неторопливо поправил ладонью длинную чёлку русых волос, повертел головой справа налево и обратно, внимательно разглядывая своё недурно сложенное лицо, где лишь только оттопыренные уши, слегка портили идеальную картину. Манящей улыбкой, он показал продавщице тщательно начищенные зубным порошком белые зубы, подмигнул ей серым глазом, намекая на мгновенно возникшую симпатию. Девушка незамедлительно ответила на пылкость юноши и выразительно повертела пальцем у собственного виска.

Молниеносный отказ в любовном расположении не заронил в юношеском сердце сомнения о собственной превосходной внешности. Бросив взгляд на следующую витрину, он с большим удовольствием вцепился глазами в колбасные изделия, которые за стеклом в огромном множестве аппетитно искушали его голодный желудок.

– Мама! – раздался звонкий, встревоженный голос незнакомого мальчишки, – погоди, не успеваю за тобой.

Женщина остановилась, повернулась к любезному чаду, вытянула приветливо к нему руки и ослепительно улыбнулась. Теперь не чувствуя усталости, малыш залился восхитительным смехом, и с ходу кинулся к ней на грудь, крепко обняв, мамину шею.

Павел умилился и ощутил их искренние чувства друг к другу. Почувствовал счастье, которое брызнуло в него фонтаном, коснулось его души, но не задержалось в нём.

Хорошее настроение отхлынуло от его сердца, потому что он опечалился своей безродностью и полнейшим одиночеством.

По сей день его не покинуло душетомительное ожидание, что вот сейчас в комнату войдёт его любимая мама и заберёт его из детского приюта в свой дом, где будет тепло и необыкновенно уютно. Но прошло восемнадцать лет беспросветных ожиданий, и никто за Пашей не пришёл.

Сегодняшний сон, в который раз разбередил болезненные думы о матери и отце, которых он никогда не видел и ничего не знал ни об одном из родственников.

Эта женщина, которую он называл мамой, снилась ему постоянно. Она приходила в его сон ярко и подолгу разговаривала с ним, называя его сыном, ласкала и всегда перед разлукой горько плакала, объясняя, что не может с ним остаться ни при каких обстоятельствах. Но уверяла его в своей любви и обещала вновь прийти к нему.

«Может, она моя настоящая мама! – подумал Павел. – Кто – то родил меня, значит она где – то есть!»

Павел Иванович старательно погнал болезненные мысли из сердца и головы мечтами о будущей прекрасной, семейной жизни. О том, что он желает всем сердцем стать живописцем и что ему необходимо поступить в художественное училище в Москве, но не теперь, а на следующий год, когда у него будут средства на обучение.

Будучи маленьким ребёнком, он однажды увидел, как воспитатель провела карандашом по листу чистой бумаги жирную красную линию. Паша от удивления заёрзал на стульчике, хватаясь ручонками за большой карандаш. Он чертил им до тех пор, пока не сточил грифель. Но и потом не захотел растоваться с любимым карандашом, так и уснул с ним в кроватке.

В школе он ждал уроков по рисованию, как чуда и любил изображать с натуры, на заданные и свободные темы, словом, всё, что касалось живописания, Пашу приводило в безмерное желание часами малевать на листе бумаги окружающий и воображаемый мир.

Павел вошёл в мастерскую, надел рабочий халат, вымазанный спереди засохшей краской, и подошёл к старшему художнику Ивану Кузьмичу, который его не заметил, уставившись в листы бумаги.

– Где срочное задание, Иван Кузьмич? – бодро, с готовностью спросил Павел.

– Вот, – недовольно буркнув, вручил ему бумаги художник, – к танцам сии произведения должны красоваться на здании.

Павел взял в руки лист и вслух прочитал отпечатанный на машинке текст:

– Я безбожник, а ты? Оградим детей от поповских когтей…

– Не могу эти суждения писать! – возмущённо сказал художник Кузьмич.