Валерий Копнинов - Сукины дети. Том 2

– Господин Президент, – тихонько побарабанив костяшками пальцев в дверь, проговорила секретарша, – время приёма подошло. Разрешите начинать?

«Могла бы и не стучаться, – подумал президент, скользнув взглядом по нескладной фигуре Сары, заключённой в серый, без всяких дамских штучек и излишеств, брючный костюм. – Топает как слон, за милю слышно!»

А вслух сказал положенную по регламенту фразу:

– Начинайте! Пусть заходят в порядке очереди. И – гасите свет, именем Конституции Соединённых Штатов Америки, во благо демократии!

Секретарша удалилась в приёмную и тотчас же погасила свет.

– Посетитель номер один, – провозгласил через динамики голос Сары, модифицированный электроникой до уровня приятного женского тембра благодаря тайному указу президента, отданному техническим службам.

Первыми заявились, конечно же, евреи, оказавшиеся, как и предположил президент, представителями наследников Малевича. Их визит не принёс ничего неожиданного для Джона-Абдуллы. В кромешной темноте дети Израилевы добрых сорок минут о чём-то рассказывали президенту, переходя время от времени с иврита на идиш. Из всего сказанного Джон-Абдулла уловил только приветствие «Шолом Алейхем», где-то в глубине души показавшееся ему как носителю арабской крови немножко неприятным. А в остальное время президент (благо, что невидим для посетителей) откровенно скучал и даже переводчик с любого языка на свой родной «некст америкэн лэнгвидж» не включил. Всё и так было яснее ясного. И когда зашуршали в темноте бумаги (евреи в силу своего национального упрямства единственные из всех народов мира не перешли на электронные носители информации) – это означало, что на стол ложатся очередные петиции с требованием оплатить наследникам великого Малевича компенсацию. Причём сумма морального ущерба наверняка равнялась двум, а то и трём годовым бюджетам Америки. Шуршание бумаг, кстати, означало и окончание визита. По наступившей следом тишине Джон-Абдулла догадался, что, оставив петицию на столе, еврейские родственники Казимира Малевича покинули кабинет, демонстративно не прощаясь, что должно было означать их крайнюю степень неуважения к государственной власти.

Деньги, деньги… Всем нужны деньги. А где их взять? Конечно же, иногда эти «бедные родственники» так надоедали президенту, что ему хотелось просто взять и откупиться от всех Малевичей разом. Естественно, не на их условиях, а на разумных, государственных – по тарифу об авторском вознаграждении и по курсу доллара США того года, когда была написана (тьфу ты, «написана» – мазня мазнёй) пресловутая картина.

Но и на эти весьма суперкомпромиссные реверансы средств не имелось. В резервном фонде хранились четыре миллиарда свеженьких, совсем недавно напечатанных Государственной типографией долларов. Да ещё «хвостик» небольшой из двадцати трёх тысяч пятисот семидесяти пяти долларов. И увеличить данную сумму не представлялось никакой возможности.

Потому как закончился мягкий армированный пластик с водяными знаками и 3D-чернила – то, на чём и чем печаталась валюта Америки. На пополнение валюты необходимо было где-то изыскивать средства…

– Посетитель номер два, – прерывая размышления Джона-Абдуллы, раздался в динамиках голос Сары.

Приглушаемые чёрным персидским ковром простукали по полу каблучки. Джон-Абдулла выдержал паузу, тщетно вглядываясь в темноту, где уже должна была находиться «сдобная булочка», числящаяся в очереди следом за евреями. Блондинки не являлись для президента эталоном женской красоты, больше ему нравились брюнетки, но это не означало, что на своём жизненном пути он уклонялся от объятий, в случаях если девушка со светлым цветом волос ему эти объятия раскрывала.

Сам Джон-Абдулла женщинам нравился всяким, будучи мужчиной видным, высокого роста и крепкого сложения. Особое трепетание у дам вызывала его пышная шапка мелких кудрей, а также выдающийся восточный нос с горбинкой.

Президент представил себе сидящую напротив белокурую красавицу в томном изнеможении, настолько низко склонившуюся над столом, что её объёмистая грудь, увлекаемая силой гравитации, весомой тяжестью легла на столешницу…

«Если отодвинуть в сторону старинный чернильный прибор, имитирующий статую Свободы, – сладко размышлял он, невольно отвлекаясь не только от предыдущего визита, но и от неприятностей с Техасом, – и податься рукой вперёд, то постепенно, заползая на свой край стола, можно дотянуться до противоположного края… У-х… И при определённом везении уткнуться пальцем прямо в декольте, в ложбину между этими спелыми волнительными грудями… Ой-ёй-ёй-ё-ёй! Как же всё-таки радует глаз мужчины подобные рельефы женского тела! А уж как они радует его руки…»