Борис Штейн - Уходит век

Так почему же вдруг?

И, собственно, за что?

Сначала я хотел подать на Мишу в суд – вместе с сыном прославленного адмирала. Но сразу не собрался, а потом остыл. И понял, в чем дело. Я понял гак, что Миша персонального против меня ничего не имел. Но ему, как писательствующему тайному супермену катастрофически нечего было описывать. И тут он вспомнил меня, которого, слава Богу, уже не было в Таллинне. Небылицы, которые я, смеша компанию, придумывал про себя, Миша принял за чистую монету, вернее, за чистые монеты, из которых можно рационально соорудить капиталец. Правда, все рассказанное мною было юмором и анекдотами, а вышедшее из-под его трудолюбивого пера – пошлостью и ложью, но он этого не учел или просто не понял, а уж наврать не постеснялся.

Эх, Миша, какой же ты оказался пакостник! Тебя пустили в клуб порядочных людей, а ты для самоутверждения нагадил на паркете.

Осколки фаланги моего большого пальца срослись, и я, правда, с палочкой, вернулся на родной крейсер. Надо сказать, что в это время в радиотехнической службе крейсера произошли изменения: начальника РТС перевели на Дальний Восток, и на его место временно назначила меня. Я даже помню номер моей новой каюты – 13. На двери висела штатная табличка: «Начальник РТС». Это была просторная одноместная каюта; к моему возвращению ее вымыли, проветрили, на оргстекло письменного стола заботливо положили свежий номер газеты «На вахте», каковая открывалась первомайскими стихами: «Май – и солнце смеется, первомай, и с утра над волнами несется громовое “ура!”» Короткие строчки были расположены лесенкой с левой стороны первой полосы, а справа было бесхитростно нарисовано огромное солнце и неопределенного класса корабль под праздничными флагами.

Для пущей радости было добавлено красной и синей краски. Под стихотворением стояла подпись: «Старший лейтенант Б. Штейн».

Это была моя первая публикация. Незатейливая, как строевой шаг, она отражала тем не менее душевное состояние автора, не без восторга воспринимавшего регламент жизни и себя в этом регламенте – молодого, здорового, умеющего играть в преферанс и сочинять стихи и получившего – пусть временное – повышение по службе.

А повысили меня в самом прямом смысле. Потому что прежняя моя каюта, как и все каюты офицеров низшего звена, находилась гораздо ниже нижней палубы – на броневой палубе. Под нами были только машины, котлы, цистерны и снарядные погреба. Броневая палуба чуть возвышалась над ватерлинией. Иллюминаторов на этом уровне строители не просверлили, и дышали мы исключительно благодаря вентиляционному грибку. Помню, перед походом в Югославию начальство решило приобрести для экзотики медвежонка. Матросы с удовольствием сбросились по рублю, а старпом собрал офицеров в салоне большой кают-компании и поставил вопрос ребром: давайте решать, где будет жить медведь!

И я, подстрекаемый молодым энтузиазмом и природной любовью к животным, вскочил с места, боясь, что меня опередят, и даже не доложил, а выпалил:

– Я согласен, чтобы в моей каюте!

Старпом, начищенный до блеска капитан второго ранга, покачал головой и заявил без улыбки:

– Отставить! Медведю нужен свежий воздух.

Меня подмывает повести дальше рассказ про медведя, как он шкодничал на крейсере, жрал зубные порошки, обрывал телефонные трубки, укусил за пятку начальника политотдела и, вообще, оказался не медведем, а медведицей. Но я себя смиряю, «становясь на горло собственной песне», так как у меня имеется какой никакой план повествования, а по плану здесь речь должна пойти о власти…

Под моим началом оказались два офицера – моих сверстника и человек тридцать матросов, которые были моложе меня на пять-шесть лет, а также восемнадцать радиолокационных станций, два гидролокатора и один теплопеленгатор со скромным названием «Солнце-1».

Вся эта аппаратура подлежала ремонту, модернизации, частично – замене. В процессе участвовала моя команда РТС, специалисты береговой мастерской, а также представители заводского электромонтажного предприятия – ЭМПа.

Во главе процесса стоял я.

Из офицера-исполнителя я превратился в офицера-распорядителя.

Мне нравилось распоряжаться. Как мне нравилось распоряжаться!

Почему, собственно, что именно доставляло мне удовольствие? Чувство превосходства над подчиненными? Нет, это мне не свойственно. Самоутверждение за счет подавления других? Да нет же! Корысть? Какая на военном корабле корысть! Так что же тогда?