Эмма Устинович - По дорогам жизни и смерти

Вечером, когда погасло солнце, они услышали волчий вой. Перепуганные дачники выключили свет и глянули в окна. Хату со всех сторон, в кольцо, взяла волчья стая.

«Мы дрожали от страха всю ночь, даже защитник мой крепко струхнул, – говорила сестра. – Только утром, когда взошло солнце, они оставили нас в покое и ушли в лес. С тех пор мы боимся ездить на дачу зимой».

Я задумалась над концовкой рассказа, потому что когда не знаешь что сказать, значит, совсем мало знаешь…

Стыд – сильнейшее чувство разумного существа от сознания неблаговидности своего поступка. Но у некоторых людей, казалось бы, общественных существ, увы, начисто отсутствует стыд. Такие люди не идут в сравнение даже с животными. И этому утверждению – масса примеров.

Вот один эпизод.

Иду я однажды в Гомеле через сквер с памятником А.А. Громыко по улице Советской. От проезжей части улицы Пушкина сквер отделён литым металлическим забором. Вижу в конце сквера живописную группу мальчишек с большой собакой. Старшему – лет десять-одиннадцать, остальные – поменьше.

Был какой-то праздник, и у скамеек осталось много бутылок из-под пива, а старые люди ещё не успели их убрать. Но мальчишки уже шустренько их подбирали и несли старшему; по всему видно, он у них – лидер. Делали они это не для пользы, а для хулиганства.

Этот старший, с кудрявыми чёрными волосами и правильными чертами лица, но с очень злобным выражением, агрессивный и жестокий, брал у своих товарищей бутылки, которые те, с холуйским подобострастием, подносили своему «атаману» и прицелившись, разбивал их о металлические сплетения. Осколки искрами сыпались на асфальтовую дорожку, на тротуар и проезжую часть улицы.

Каждый раз, когда юный разбойник прицеливался, собака начинала лаять. На её морде и в глазах проступало выражение боли и страдания за безобразное поведение этого разнузданного отрока. По-видимому, он и являлся её хозяином. Но на лай мальчик не реагировал, приводя в волнение и смятение своего четвероногого друга. Очередная бутылка разбивалась о металл, и на жестоком детском лице сияло удовлетворение.

– Вы что это творите? – не выдержала я. – Кто подбирать будет? Сейчас милицию позову…

Мальчишки бросили бутылки на газон и прекратили разбой. Но больше всего удивила меня собака. Я не любительница «целовать» псов, но я их уважаю и побаиваюсь: собака – она и есть собака; это животное меня потрясло. На мой голос она опустила голову, поджала хвост, и всё её тело выражало чувство вины и стыда. Она прошла немного за мной, как бы прося прощение за происшествие, и на её морде было написано: «Глупый, что с ним делать?»

Прошло время. Весной я в отличном настроении проходила через тот же сквер и увидела жизнерадостного бежевого щенка. Он что-то вынюхивал у корней деревьев; хорошенький, ухоженный щенок, живой и подвижный, не мог оставить равнодушным ни одного прохожего. Я залюбовалась им и приостановилась, наблюдая. Как вдруг сзади кто-то мягко ткнул меня… Я обернулась и вздрогнула: здоровенная собака… но она смотрела на меня дружелюбно, как человек.

– А, знакомая…

Она подошла к своему малышу, посмотрела мне в глаза, и я прочла в них: «Тебе нравится мой сын?» Мы поняли друг друга. Чувство умиления и материнской гордости за своё чадо запечатлелось на её собачьей морде…

Я шла и думала: «Какие высокие материнские чувства бывают у животных. Они не способны бросить своё дитя на произвол судьбы, как это делают иногда человеческие матери.

Да и вообще, в собаках есть что-то фантастически таинственное… Они понимают нас и знают о нас больше, чем мы знаем друг о друге.

Мы всё боремся с природой. А надо бы с ней дружить и много о ней знать. Какие иногда приятные сюрпризы преподносит нам окружающий мир.

Пенсионерка-учительница Лариса Тихоновна Дейкун рассказала мне однажды удивительную историю. Эта маленькая женщина, с высоким лбом и умными голубыми глазами, человек добрейшего сердца, поэтесса, читала мне на память стихи Вероники Тушновой и Юлии Друниной.

– У вас – хороший поэтический вкус. Любите Юлию Друнину, – с благодарностью ответила я ей.

– А это созвучно моей душе. Я ведь тоже с полевым санитарным госпиталем всю войну прошла. Только не боевой санитаркой, а прачкой. Мне и шестнадцати лет не было, когда пошла на фронт. В санитарки не взяли, уж очень ростом мала.

– Так и стирала всю войну: корыто, утюг, иголка с ниткой – от темна до темна. Руки от соды и мыла разъело: стали распухшие и красные.