ЮРИЙ МИХАЙЛОВ - Наша Победа. Мы – её дети

1 – Сторож

Тяжёлое послевоенное детство, что там говорить: отец умер рано, я едва помню его. Каким? Большим, сидящим у окна с книгой в руках: он уже практически не мог ходить. Не помню, чтобы он ругался матом, не говорю уже о порках и наказаниях, поскольку в семье я был – самый младший, любимчик взрослых. В этой связи, как фильм ужасов, вспоминаю эпизод со сторожем на стройке, расположенной рядом с нашим домом. Инвалид без ноги по кличке Лобан, отсидевший срок за плен в начале войны, одинокий, злой и угрюмый мужик, погнался за мной, думая, что это я разбил из рогатки окно в готовом для заселения двухэтажном жилом доме. Я так бежал, что свой подъезд проскочил за считанные секунды, благо, дверь в нашу квартиру на первом этаже не закрывалась на день. Бросился под кровать, только колышущаяся занавеска из вологодских кружев (мама родом с Севера, из глухой деревни, прекрасно вязала крючком) выдавала моё присутствие там.

– Убью! – орал сторож, – надоело оставаться без получки! Что это за скотов мы нарожали!

Отец, отложив книгу на подоконник, встал и посмотрел на инвалида, на его деревянный, словно чурбан, протез, сказал:

– Здравствуй, Лобан… А как тебя по жизни-то зовут? Ты так орёшь, пытаясь запугать весь дом, что мне даже неудобно за тебя. Не надо гоняться за моим сыном. Я сам могу разобраться с ним, сам, понимаешь? Я – отец, слава богу, пока живой, вот только работать не могу, как ты, даже сторожем… Садись, поговорим, я чай заварю, хочешь настойки, на черноплодке, жена хорошо её делает?

– Владимиром меня зовут, – сказал непрошеный гость, – я в Белоруссии зоотехником работал, звался Владимиром Петровичем Лобаном… – он сделал ударение на втором слоге.

Они просидели вдвоём долго, дядя Володя поверил, что у меня даже рогатки нет, что я попался под "горячую руку" и только чудо спасло меня от неминуемого увечья. Мужчины пили настойку, потом чай, потом он плакал, говоря, что остался без семьи, которую фашисты расстреляли в деревне, и что его трое детей и жена взывают к отмщению.

– А кому мстишь-то, Володя? – спросил отец, – мне, инвалиду первой группы, или вот этим пацанам – несмышлёнышам, или женщинам, из-за работы не видящим своих детей от выходного до выходного?

Дядя Володя на самом деле говорил тихим голосом, путал русские и белорусские слова, сказал, что никогда не забудет доброту отца. Потом они достали географическую карту, искали расположение фронта и полка, в котором он служил и громил фашистов. И точку на Севере с названием – посёлок Киров, где он отбывал срок за плен, строил комбинат и потерял ногу. "Вот жизнь… – выругался он, – на войне – без царапины, а тут безногим стал…"

Сторож приходил к нам домой, минимум, раз в месяц, по воскресеньям, приносил детям подарки, отцу передавал бутылку спирта, чтобы настойка из черноплодки была позабористее. Женила его на своей подруге наша мама перед самой смертью отца, когда в посёлке открыли двухэтажный кинотеатр с мощными колоннами – "Спартак", который по выходным дням становился Дворцом бракосочетаний. Мы до сих пор дружим с двумя новыми детьми дядя Володи, хотя они лет тридцать, как переехали в Белоруссию и там схоронили отца на сельском кладбище недалеко от Минска.

2 – Сосунок

Помню, в возрасте лет восьми, наверное, я с братом мамы, дядей Колей, высоким, статным, ходившим после ранения с палкой в руках, шёл по колхозному рынку, перетекавшему в барахолку: мне выбирали шаровары, фуражку на весну и лето да тапочки, которые сегодня называются полукедами. В палисадниках у домов буйно зацвела первая сирень, 9-е мая был рабочим днём, но все, даже природа, чувствовали, что пришёл праздник. В память врезалась длиннющая пивная с низеньким потолком, выкрашенная в ярко – синий цвет, куда мы зашли после покупки фуражки – "клинышком" и спортивных тапочек белого цвета. Здесь у дяди было много друзей. Он пил пиво из тяжёлой полулитровой кружки, смешно сдувая пену на пол, а продавец, высокая полная женщина с ярким красным ртом, дала мне два пряника, типа тульских, налила стакан "Дюшеса" и к столу мужской компании пододвинула табурет, который на полметра был выше скамеек. Один вертлявый парень, явно хотевший, чтобы его заметили мужики, сидящие за столом из толстых тёсанных досок, стал ко мне приставать, обзывая сосунком:

– Ну что, сосунок, баб уже зажимал, ха-ха-хиии? Как они тебе? – и всё хихикал, поглядывая на мужчин, – а вот посмотри, что у меня есть, – полез в грудной карман полупальто, достал какой-то пакетик серого цвета, стал им трясти перед моим носом, – вот скажи: "Хайль, Гитлер!" и получишь резиновый шарик, а? Согласен? Давай, говори!