Юрий Григ - Римские игры

– Эт че, барахло или чё? – спросил один из слушателей.

– Именно! Как точно подмечено, Синяк. Вся эта шелуха так и называется…, ба-ра-хло!

Федорыч вдруг резко остановился, запустил руку за пазуху и выудил оттуда плоскую, отливающую тусклым блеском фляжку. Он потряс ею возле уха, выгибая шею, и стал похож на настройщика рояля, прислушивающегося к звучанию камертона. Уловив заветное бульканье, просветлел лицом и, скрутив колпачок, сделал глоток под завистливыми взглядами товарищей.

– Abusus non tollit usum! – произнес он, отирая губы рукавом, и, исполнившись жалости, великодушным жестом передал вожделенный напиток одному из товарищей. – Злоупотребление не отменяет употребления. Еще Сенека учил нас: бедна и весьма кратка жизнь того, кто с великими усилиями приобретает то, что еще с большими усилиями должен удерживать.

– Федорыч, ты чё книжку не напишешь? – прищурив неповрежденный глаз, поинтересовался тот, кого назвали Синяком.

– Интриги, друзья, интриги, – Федорыч грустно вздохнул. – Все норовят украсть идеи, мысли и даже чувства.

Они умолкли. В тишине, кажется, даже послышался скрип их мозгов, занятых усвоением сказанного.

– Ну…, – прервал паузу неуверенным мычанием Синяк, – так эт-ж мы и так не особо, эта, пересекаемся.

– В этом и кроется драматический аспект нашего положения. Драма порождает свою антитезу. Я поясню. Несчастье наше в том, что мы не можем вкусить все блага цивилизации. А удача в том, что случись катаклизм, переход в более близкое к…, – Федорыч замялся, но слово подобрал удачное, – …к естественному, состояние, не будет для нас таким болезненным, как для других. Мы просто ничего не заметим.

– Г-гы…, – рассмеялся ни к селу, ни к городу тот, с разнобойной обувью.

– Есть еще одна очень важная штука, – продолжал Федорыч, – свобода! Свобода никогда не бывает абсолютной. По крайней мере, в социуме.

– Эт чё такое?

– Общество, в котором мы живем, Синяк. Хочешь не хочешь, а приходится считаться с другими его членами.

– Г-гы…, – снова подал голос разнотуфельный.

– По существу, люди, заключая конформистский союз с обществом, лишаются свободы. – Федорыч погрозил пальцем невидимому оппоненту. – И люди добровольно идут в неорабство в погоне за спокойной и сытой жизнью… Как у хомячков в клетке. И только такие, как мы, совершают робкие шаги на пути к освобождению от оков этой постыдной и губительной для человека зависимости. Чем меньше хочешь от других, тем ты свободнее.

Он начал, было, по преподавательской привычке повышать голос, как вдруг в сумерках зарождающегося дня из туманной пелены, стелющейся над водой, появился здоровенный предмет, напоминающий огромное веретено, упакованное в полиэтиленовую пленку, наспех перехваченную в нескольких местах бечевой. Веретено лишь слегка выдавалось из воды, производя впечатление чего-то массивного. Покачиваясь на волне, оно неторопливо причалило к берегу.С одного конца полиэтилен разошелся, и из разрыва торчал посиневший палец человеческой ноги.

– Приятели застыли в изумлении.

– Утопленник, – без эмоций констатировал Федорыч.

– Мож эт-т, жив еще? Так мы эт-т… искусственное дыхание, – заикаясь, предложил Синяк, но, наткнувшись на уничтожающий взгляд старшего товарища, умолк.

В повисшей тишине они стояли и размышляли, созерцая покачивающиеся на дробной волне бренные останки.

«А вот и подтверждение моим словам! – думал Федорыч, – Жизнь мимолетна! Смотришь на этого несчастного и начинаешь понимать, насколько наши собственные невзгоды ничтожны перед лицом смерти. Возможно, недавно этот несчастный радовался жизни и совершенно не рассчитывал обрести покой в таком унизительном виде – упакованным в полиэтиленовую пленку, как кусок сыра на полке в магазине».

«Ёшь твою налево – жмурик! – думал Синяк. – Вольтметр ни за что не поверит! Надо будет Деса́ду тоже рассказать. Вот она, блин, свобода!».

А у третьего в мозгу пронеслось следующее: «Не хватает двенадцати… . Не-е…, постой. У Федорыча двадцатник, у Синяка три червонца. У меня мелочью семнадцать…»

Полчаса спустя из патрульной машины, остановленной бдительной троицей, на место происшествия нехотя выгреблись двое ментов.

– Ну, орлы помойные, показывайте, чего натворили?! – стряхивая остатки сна, незлобно заорал на притихших бродяг начальник патруля, капитан.

– Так, это ж не мы, камрад милиционер, – ввернул Синяк выскочившее из основательно затянутых паутиной закоулков памяти импортное словечко.