Ирина Горбачева: Неизвестность

Услышав звонок, Мария медленно подошла к входной двери. В дверях стояла её соседка Надежда. Совсем недавно, если им приходилось встретиться на площадке у лифта, то они перекидывались несколькими незначительными фразами, и расходились каждая по своим делам. Тесное знакомство, дружба с приглашением соседей на чай, в мегаполисе уже давно не принято. Выросло целое поколение, которое только понаслышке знает о непонятном месте жительства своих предков – коммуналке, где каждый сосед друг другу брат или недруг. Где члены нескольких семей с разными взглядами на мир, с разговорами, советами, спорами о политике, болезнях, лекарствах и ценах в магазинах должны были пользоваться на равных одной кухней, кладовкой, ванной, хотя ванны в квартире и близко не было и туалетом в порядке живой очереди. Где каждый жилец знал о рядом проживающем семействе всю его подноготную. Какие тайны в комнатке, где стены из гипсокартона, а дверь в неё не обязательно закрывать, потому, что красть нечего.

Времена массовых расселений коммуналок давно прошли и семьи стали жить отдельно, но закрыто. Так наглухо закрыто и так секретно, что ни в одну замочную скважину не подсмотреть. Двери давно из металла, да и щелей-дырочек в стенах не наблюдается. Давно уже никто не бегает к соседям за солью или за сотней, чтобы дотянуть до зарплаты или просто потрепаться, излить душу. Давно на обычный вопрос: кто живёт в соседней квартире, в ответ в лучшем случае можно услышать: семья. Но скорее всего, пожимая плечами, сдержанно и кратко вам ответят: не знаю, кто-то.

Возможно, у многих по-другому складываются отношения с соседями. Но на этаже, где жила Мария, вот так. Она знала о Надежде только её имя, да то, что соседка проживает в квартире одна. Её муж никогда и никак не проявлялся, из чего ею был сделан вывод: соседка одинокая женщина, имеющая взрослого сына.

Соседский сын редко попадал ей на глаза. В последнюю встречу с ним на площадке у лифта, Мария прикинув возраст Надежды, решила, что и у нее сейчас мог бы быть сын или дочь его возраста. От молодого мужчины резко исходил запах алкоголя смешанного с дешёвым одеколоном и куревом. Мария не любила чужих запахов, резких в особенности. Поэтому, даже в лифте старалась ездить одна. Но к тому, что молодой человек курил не у себя в квартире, а на общей площадке, относилась терпимо. Она никогда и ни с кем не любила конфликтовать, не любила разговоров, вызывающих споры. Старалась обходить скандальные ситуации всегда, во всём и со всеми: соседями, сослуживцами, знакомыми, малочисленной роднёй, мужем.

С мужем, со вторым мужем Витюшей, Марии, как она считала, повезло. Первый раз она вышла замуж, как сказал Машин отец, когда Боря, сокурсник пришёл у него просить её руки: Попробуй. И они с Борей пробовали почти пять лет создать счастливую семью. В основном пробовал Боря. А Маше, как сейчас говорит молодая поросль, было на его старания «фиолетово». В институте Марию считали скромницей. В сущности, она такой и была. Дискотеки убивали её настроение своим шумом и запахом от выпитого дешёвого вина кавалеров, приглашающих её на очередной танец. Она никогда не приезжала на «днюшки» однокурсников, не участвовала в «собирухах» на свободных от «родоков» дачах с ночёвками и игрой в «бутылочку» на поцелуй или ещё что-то покруче. И то, что за ней стал ухаживать Борис, острослов, способный довести любую компанию до смехоистерики пересказами анекдотов и новых кинофильмов, для всех стало неожиданной новостью. Контраст их характеров был велик.

Замуж Мария вырвалась, надеясь жить подальше от вечно чем-то недовольной мамаши и постоянно дающего, под её чутким руководством, дельные советы отца. Как раз вовремя ей досталась от умершей в доме для престарелых бабушки, маленькая комнатка в коммуналке с тремя соседями. Одну, без законного мужа, на вольные хлеба родители её не отпускали. А о том, чтобы пожить с молодым человеком, вне брака, отдельно от глаз родителей – это ужас и кошмар!

– Эти новомодные западные штучки не для порядочной семьи! – возмущалась мать.

Мария пробовала покапризничать, даже однажды с вызовом заметила матери, что по западным обычаям сдавать матерей в дома престарелых и получать мзду за аренду её комнаты, так это мы с радостью, а вот отпустить зрелую девицу в самостоятельную жизнь одну, так это кошмар.

Вообще мать могла закошмарить любое начинание, любое дело. Ей было подвластно всё. Она точно знала как надо и искренне верила в то, что она всегда права. В любое дело, начатое кем-то, она влезала со словами: – Я знаю лучше, как надо. Даже если что-то не знала и просила ей это что-то объяснить, то видно по сросшейся с ней привычке постоянно повторяла во время объяснения: – Я знаю, я знаю. Её «Я» было всегда, везде и со всеми с большой буквы. И от этого яканья, остальные члены семейства оставались с «я» вечно маленьким и не растущим вверх.