Анатолий Репецкий - Всему свое время

– Как только вы принесете мне эти бумаги, мы добьемся пересмотра дела, и я уверен, мой клиент сразу окажется на свободе, – заверил Сюзанну нанятый ею адвокат.

Но как попасть в лагерь? Как добиться свидания с заключенным, если они запрещены ему по приговору? – эти и другие, требующие немедленного разрешения вопросы, занимают все помыслы четверки единомышленников. Наконец, они решили отправиться в лагерь самостоятельно, без всякого на то разрешения. Они надеются, что Уильямс сумеет проникнуть на его территорию, используя полномочия, данные ему Красным Крестом.

– Ведь у вас, насколько можно судить по газетам, всемогущая контора, – шутит Артур.

– Хотелось бы уточнить, она не столько всемогущая, – поясняет Уильямс, – сколько никто не хочет с ней связываться, особенно после того, как нашему Кресту в 1917 году присвоили Нобелевскую премию.

До поселка Эль-Исфа ходит поезд, оттуда до лагеря добраться можно только на лошадях, но найти их в этой местности практически невозможно. Местные племена с трепетным почтением относятся к лошади и почти не мыслят ее в другом амплуа, кроме несущего своего хозяина в седле. Скорее всего, решить вопрос мешает незнание арабского языка, а лошадьми владеют только местные жители. Артуру, наконец, повезло: он привел непонятную личность, которая пообещала достать для них пару лошадей и повозку. Непонятную потому, что невозможно было определить ни национальность, ни возраст этого человека, тем более понять, на каком языке он изъяснялся. Но ему все это простили лишь потому, что менее чем через три часа возле их постоялого двора стоял легкий экипаж с парой гнедых лошадей. Этот же человек становился и кучером: лошадей он взял под залог, и не имеет права передавать их чужому лицу. Но никто и не претендовал на это, и кучер был принят единогласно. Первая поездка чуть было не окончилась неудачей, в лагерь их просто не пропустили. Начальник охранной службы капитан Дезире Манон, бравый кавалерист в прошлом и изнывающий от безделья и скудного жалованья в настоящем, усадил посетителей в караульном помещении, вручил им бумагу и попросил каждого четко и вразумительно изложить цель прибытия на охраняемый им объект. Об этом ему они только что сообщили устно, сейчас же он просто тянет время в ожидании, пока из Феса ответит на его запрос ответственный чиновник: пускать или не пускать. В управлении молчали, они просто не могли (или не хотели?!) отыскать лицо, ответственное за пропускной режим. Время шло, и как достаточно опытный работник, Манон понимал, что сейчас оно работает против него. С корреспондентом ясно, если он его не пропустит, то ничего не случится, даже если тому дали бы добро. Но как быть с этим англичанином из Красного Креста? Тот уже пригрозил: если его не допустят к осмотру объекта, жалобу об этом беззаконии в Париже получат уже сегодня, до конца рабочего дня. Тогда ответит он, Дезире Манон; ему до увольнения в запас осталось два года, и всякое понижение в должности неизбежно ударит по его будущей пенсии. Решение может быть только одно: пустить, тогда не накажут за безынициативность, но ничего не показывать, не накажут за самоуправство! Он в который раз подходит к рации, откуда ему сообщают, что он, во-первых, мешает работать, во-вторых, должен принять решение сам, и, в-третьих, чтобы убирался к черту, все равно потом спросят с него. Наконец, он окончательно выходит из секретной комнаты к поджидающим штатским лицам. Корреспонденту он сразу же указывает на дверь: прошу вас немедленно покинуть помещение, подождите в своей карете; к англичанину приставлен маршаль, который будет сопровождать его по территории. «Вам разрешается посетить только пару бараков, и ничего больше. В разговоры ни с кем не вступать, маршаль за этим присмотрит. Месье, вы должны понимать, что каторжная тюрьма не место для светских бесед! Какие вопросы ко мне у прелестной посетительницы? Ах, вы хотите поговорить со мной лично? Пожалуйста, я готов. Наедине? Мы и так наедине. Этот? Так это же дежурный, если он даже способен слушать, то, все равно, еще нужно и соображать, а для него это … Нет, прогнать его нельзя, давайте пройдем в мой кабинет. Девушка садится напротив Дезире, у нее здесь, оказывается, жених. Она настолько расстроена, что вот-вот готова заплакать, поэтому нервно вытаскивает из сумочки носовой платок, при этом вместе с платком на стол выпадает стофранковая купюра. Она, кажется, не замечает это, и заявляет, что жених осужден несправедливо, он невиновен. Дезире соглашается с ней, и, поскольку деньги уже в его ловких пальцах, добавляет, что здесь таких очень много, они почти все здесь невиновные. И вы, конечно, хотели бы с ним повидаться? Поговорить? Так, пару слов, всего лишь несколько минут? Но это невозможно, сударыня, здесь отбывают свой срок преступники, лишенные даже права послать весточку на волю или получить ее оттуда! А вы просите о свидании! Нет, и еще раз, нет! И не просите об этом, это…Манон хотел сказать, бесполезно, но тут увидел в прелестных пальчиках просительницы точно такую сотенную, что и первая. Это, конечно, категорически запрещено, но давайте подумаем, что я смогу для вас сделать. Назовите номер, под которым находится ваш друг. Вам известна лишь фамилия? Ничего, это поправимо. Макарофф? Владимир? Манон полистал большой журнал в плотной обложке. Так, запоминайте, 21069, это теперь его фамилия, имя и все остальное. Манон захлопнул книгу, в ней остались деньги. Да, клиент, несомненно, стоящий, не спугнуть бы. Может впустить? А вдруг это подстава, прикрытая Красным Крестом? Благоразумие взяло верх.