Левон Адян - Русская невестка. Роман

Арфик перевела эти слова Елене.

Наблюдая эту сценку, Арсен почувствовал себя счастливейшим из смертных.

– Ну, скажешь тоже… не знает, – проворчал он с притворной сердитостью.

– А я знаю, как по-армянски «не знает»! Чгитэ! Верно? – под общий смех сообщила Елена. – Арсен меня учит армянскому.

Арсен наблюдал за тем, как теплые благожелательные улыбки уверенно расцветают на лицах сестры, отца, матери, Мушега, даже детей.

Появление Елены в этой комнате, казавшейся тесной и темной от множества людей, словно осветило лица и каждый угол помещения. И в то же время Арсен чувствовал себя сбитым с толку. Елена так просто и так естественно назвала свекровь мамой, будто та ее родила, и так непринужденно заговорила об этих злополучных огурцах, что заставила всех смеяться, хотя Арсен мог поклясться, что минуту назад им было не до смеха. Нетрудно было догадаться, что в известной мере Елена играла, лицедействовала (без этого, вероятно, не обойтись), но играть так, чтобы включить в эту игру остальных, заставить их подыгрывать ей… Это сбивало его с толку, и, надо признать, впервые в жизни он понял, что можно чувствовать себя одураченным, радуясь этому… «Но вот что любопытно, – размышлял Арсен про себя, – неужели Елена, играя, обманула всех взрослых людей, поживших на свете и уж наверняка кое-что знавших о жизни? Ведь никто из них не принял всерьез то, что она так запросто назвала свекровь мамой, ибо все знали, что она отдает дань общепринятому, равно как знали и то, что огурцы действительно не самые лучшие в огороде. Да и само появление Елены в комнате… то, что она так просто подошла к матери и с притворно обиженным видом сообщила о том, как Арсен отозвался о ее умении выбирать эти самые огурцы… В чем же дело?» А дело было в том, что ее игра никого не обманула. Просто, как все умные, добрые от природы люди, они почувствовали, что Елена сознательно, поскольку другого пути не было, открыто, не таясь, доверилась именно этой, каким-то шестым чувством разгаданной ею, природной доброте этих людей, почти уверенная (иначе не пошла бы на такой риск, хотя бы из опасения показаться пустой и легкомысленной), что они не только правильно поймут, но и примут ее игру. И не ошиблась.

Однако в ту же минуту игра закончилась, за ее дальнейшей ненадобностью.

– Если она не побоялась поехать за моим сыном в такую даль, значит, она настоящая, – сказала мать, как бы подводя итог всему тому, что произошло в течение последнего часа.

И сразу все встало на свои места: женщины и мужчины облегченно вздохнули, расправили плечи, словно наконец-то сбросив с себя тяжелый груз напряженности, который несли до сих пор. Встали, принявшись за хлопоты по приему гостей. Благо день был воскресный, соседи рано возвращались с полей, и те, кому было по пути, не спеша сворачивали во двор однорукого Мисака, чтобы поздравить с приездом сына, посмотреть на сноху (весть о ней каким-то совершенно непонятным образом мгновенно разнеслась по всему селу). Приходили молодые, старые. Одни радушно улыбались при виде синеглазой красивой русской снохи, другие недовольно поджимали губы, а были такие, что вспоминали сноху Кютунц Ивана. Но тут уже ничего нельзя было поделать: не захочешь, а вспомнишь, потому как она, эта сноха, – жена его сына Шахназара, – тоже была издалека и звали ее Наташей. Жила эта самая Наташа в городе Челябинске, где проходил свою армейскую службу Шахназар. Там-то они и встретились и вместе же приехали в село. Иван на радостях закатил такую свадьбу, что сельчане по сей день вспоминают ее, хотя с тех пор прошло без малого пять лет. Прожили в согласии где-то полгода, но сноха чахла с каждым днем, подумывали даже, что она больна какой-то скрытой болезнью. А через полгода, неожиданно для всех, даже для Ивана и его жены тети Баджи, вдруг собралась и уехала к себе в город. На автостанцию в райцентре Наташу проводил ее муж Шахназар. После сельчане при удобном случае спрашивали его:

– В конце концов, что же случилось, почему она уехала?

Шахназар, пожимая плечами, говорил с грустной усмешкой:

– Говорит, не выдерживаю деревенскую жизнь…

– Чего не выдерживала, ты хоть спрашивал?

– Спрашивал, как не спрашивал.

– Ну и что?

– Не выдерживаю, говорит. А что не выдерживает, сама не знает. Все не выдерживает. И люди здесь не такие, и моря нет, и хлеб не тот, и вода не та.

– А какие тут люди? Вроде обыкновенные: голова, два уха, ну и… все остальное.

– Дикари мы, в каменном веке живем, говорит, цивилизации нет, хлеб недельной выпечки жуем.