Евгений Лучинкин - Сказы Капкыдадыча

Фёдор запустил в рот пучок зелени и смачно закусил огурчиком.

– Не, не начал бы.

– Так и выходит – на что годен, к тому и прислоняешься.

За печкой сверчок зашёлся в своей вечерней песне, сразу направив застолье Фёдора в более степенное русло. Окинув потеплевшим взглядом махонькую фигурку домового, он достал с полки гранёную рюмку.

– Слышь, а грамульку-то принять можешь? Не годится в одиночку с бутылкой разговоры вести.

Дедок швыркнул носом и поднял на человека свой можжевеловый взор.

– Да как-то не пробовал я этой горючести. Винца ещё можно, а так…

Фёдор встрепенулся, и налил до половинки в разом ожившую посудинку водки.

– А ты пригуби, вон и закуска имеется. Нам ведь не гулять. Всё ж беседа направится.

Домовой пожевал в раздумье губами и нерешительно принял рюмку. Он долго прицеливался к дрожащему бриллиантовыми искрами содержимому, осторожно нюхая носом его дух, а потом тихонечко отпил.

Фёдор одобрительно крякнул и протянул помидорку. Но домовой долго тряс головой и от закуски отказался. Казалось, маленький глоток начисто лишил его голоса. Фёдору пришлось в молчаливом одиночестве уговорить вторую пол-литровочку. Лишь спустя полчаса с лавки раздался сдавленный звук.

– Ф-футы-нуты.

– Чево, оклемался? Ну и слабоват же ты, дядя, насчёт выпить. Как же вы время-то коротаете? Я смотрю, ты один и тот же пучок соломы теребишь, а всё он у тебя неспряденный. Давно уж корзину мог сплести.

Дедок отдышался и громко икнул.

– А у нас и песен нету, только сказо-о-чки одне-е-е…

– Эвона, никак и песни уже запел, а у меня ещё ни в одном глазу.

Фёдор окинул взглядом потонувшие в сумерках стены и зажёг фитиль керосинки.

– Всё ж живой свет, а то электричество тут как-то не в жилу.

Дедок с лавки куда-то исчез. Через минуту из подпола раздалось громкое шебуршание, оборвавшееся пронзительным визгом. Фёдор схватил лампу и бросился открывать подполье. Щурясь сквозь мрак, он разглядел внизу пошатывающегося домового, который небрежно держал за шкирку большущего хомяка и прямо ему в морду пел песенку, сплошь состоявшую из неразборчивых слов.

– Э-э, а я думал, это ты визжишь.

Дедок неверным движением отбросил животину, и та мгновенно скрылась в темноте.

– А ч-чё нам, мы ещё на балалайке мохем…

Фёдор осторожно взял домового на руки и понёс наверх. Когда он бережно держал его невесомое тело, на Фёдора нахлынуло странное ощущение, словноему вновь довелось вернуться в позабытое детство, и вот-вот услышатся со двора голоса матери, отца и братьев. Но в живых никого из них уже не было. Чувство мелькнуло и истаяло.

Посадив домового на лавку, Фёдор подпёр его свёрнутой фуфайкой и уже в полном одиночестве продолжил вечерять. Печаль сменилась угрюмостью, охота пить полностью пропала. Он посмотрел на заснувшего дедка, и едва слышно пробурчал:

– Не, всё… Веришь, капли в рот боле не возьму!

Фёдор с удивлением вслушался в отзвуки своего голоса, но, наткнувшись взглядом на подрагивающие паутинки бороды домового, решительно тряхнул головой.

– Бля буду!

Однако зарок свой Фёдор нарушил уже через две недели. В районе ударным трудом они закончили тяжёлую в нынешнем году страду, и, как полагается, с мужиками это дело отметили.

Возвращался в Пятаково ударник на презентованном районным начальством стареньком тракторе. Перекрикивая натужно ревущий на всю округу мотор, он орал матершинные частушки.

Уже завиднелись огоньки филимоновского хутора, когда колёса вихляющего на колдобинах трактора сверзлись с крутого берега запруды. Фёдор не успел ничего понять, а уж парные воды встревоженной воды сомкнулись над горбатой кабиной. Мотор рыкнул напоследок и навсегда заглох.

На следующий день Фрося, выгонявшая на пруд гусей, разглядела силуэт трактора и фуражку, выплывшую к самым кустам камыша. Она истошно заголосила, а тут же прибежавший на её крик супруг разом всё понял.

Похоронили Фёдора скоро. На панихиду приехали мужики из сборной бригады механизаторов, в которой Фёдор работал на выезде. Приехал также его школьный товарищ, выбившийся в районное начальство.

Хорошо помянули, да и разъехались кто куда. Нарушенная скорбными разговорами тишина вновь воцарилась над Пятаково.

Только одно существо до позднего вечера задержалось в кустах возле покосившейся ограды давно заброшенного кладбища. Никем не увиденный, домовой сгорбленной кочкой взирал на трухлявые кресты и что-то непрерывно бормотал: