Михаил Коломенский - Пять вариаций с мужьями

Глянули друг в друга. И загляделись.

– Эй, красуля, чи ты торгуешь, чи с кавалером?.. – Юру оттолкнули, оттиснули.

Дождался конца базара. (Заметил, когда ждал: болезненно знакомый «Леви Страусс» вошёл в прибазарную церковь; при входе нищим подал. Нищие его перекрестили.)

Уверенно встретил обоих, взгляд Галин в себе неся.

– Подвезите, ребята, домой.

Карп колебался секунду. Вдруг улыбнулся:

– Садись!

Впереди посадил, рядом.

Несколько минут молчали. Юра затылком Галю чувствовал.

Карп покручивал руль, небрежно трогал рычаг, переключал что-то; машина слушалась, летела.

А Юра водить не умел. И сейчас, сидя возле Карпа, сознавал свою несостоятельность – с каждой минутой всё острее.

– Что ж ты так меня… вчера? – откашлявшись, спросил.

– В другой раз – задавлю, – с той же, что и Галя, серьёзной откровенностью ответил Карп.

– В тюрьму посадят, – постарался пошутить Юра.

– Откупимся.

Дорога текла. Погромыхивали сзади порожние ящики.

Галя их придерживала – длинные, плоские, специально для деликатной ягоды изготовленные.

У въезда в село Карп затормозил.

– Дальше сам пойдёшь.

Ступил на дорогу Юра… и обернулся с отчаяньем:

– Галка, выйди на два слова!

Карп заглушил мотор, неторопливо опустил руку, взял крепкий резиновый шланг – как дубинка, удобный отрезок, – распахнул свою дверцу, начал выбираться…

– А ты с отцом поговори! – звонко крикнула Галка. – Если разрешит – так я выйду за тебя!.. Карп Михалыч, поехали!

Аморе… Аморе мио… – пели стены в учительской хате. Полка с книгами пела, старая настольная лампа и даже утюг…

В дверь аккуратно постучали:

– Дома квартирант?

Расположились с достоинством – старик Михайло, Карп, Петро.

– До нас ходить тебе низзя, бо наши собаки тебя покусать могут, а мы не гордые, мы до такого зятя прийти не пожалеем бензину… Жениться, значит, хочешь? Так-так. Ну, а як ты соби это уявляешь? Конкрэтно.

Впрочем, его слушали мало.

КАРП. У нас она каждый год на курорте бывает. Ты ей курорт каждый год предоставить сможешь?

МИХАЙЛО. У ней, извиняюсь, бюстгалтар… половина твоей зарплаты. Бог с ним, с курортом, – ты ей бюстгалтар купишь?

ПЕТРО. Мы за ней – хозяйство даём…

МИХАЙЛО. А ты? Шо ты даёшь? От эту книжную полку – и свои штаны?.. Значить, до нас на готовое добро. На дармовщину. Так-так.

ПЕТРО. Голодранец. Двадцать пять тысяч стоит с нами породниться!

МИХАЙЛО. Оно, конечно, можно снизойти. Для культурного человека скидку сделать. Хлопець ты здоровый, с тебя добрый бы работник получився… Так низзя ж работникив иметь. И хозяином тебя ставить тоже низзя: мозги у тебя не такие. Всё дело загубишь. Ну, на шо ты нам здався?..

Тишина застыла после их ухода.

Затулиха пришаркала:

– Не журысь… На свити завжды так було…

С Галей тоже разговор состоялся. Всей семьёй; тут и мать подключилась. Над учителем посмеялись – а Гале пригрозили. Как заклятие прочли.

– Уйдёшь к нему – от тебя откажемся. Без приданого уйдёшь, без наследства оставим. Всю жизнь будешь в тряпках ходить и копейки считать. Наше слово твёрдо!

Первый раз в Галиной жизни так страшно, так по-чужому с ней говорили мама и тато.

Молчала ошеломлённо. Потом разрыдалась, взахлёб.

Её утешили – ласково и искренне.

От печали и в отсутствие уроков и друзей сошёлся ближе Юра с завхозом.

В хате у Никитича – портрет Тараса Шевченко, рушником овитый. По народной традиции.

Старый человек Никитич.

Но – нескучный. Юрку поддразнивает:

– А, Ромео пришёл… Ну, давай по стопцу – и стихи почитаем. Про любов.

Был он до войны кузнецом. В войну в плен попал; вернулся в Кандиевку нескоро… И когда вернулся – кузни его уже не было и силы прежней в руках – тоже.

Обрез имеет и патроны – сосед в тридцатом спрятать попросил. Соседа раскулачили, обрез остался.

– Выбрось, – советует Юрий. – Не ружьё ведь.

– Жалко.

– Выбрось.

– Та какой же я тогда завхоз?..

Тянет к нему Юрку. Чует он в сухощавом этом старике вольность какую-то, весёлую смелость, независимость… Такое что-то, чего у Юрки недостаточно. Или вовсе нет.

О позорной беседе в селе не узнали. Затулиха молчала; Мусиюки – люди деловые, не болтливые.

Но самому ему – невмоготу.

– Никитич… Ну, что делать? Может, украсть её?

Хохотал Никитич от души.

– Ты, хлопче, сам уезжай. Уноси ноги.

– Да-да, я в отпуск пойду… уеду… А вернусь – к тому времени клубника как раз закончится…

Никитич глянул – ничего не сказал. Небрит Юрка, глаза вдаль устремлены и блестят.