Дмитрий Вельяминов - Музей героев

Я видел новости, много репортажей с мест боевых действий в Грозном, Хасавюрте, Гудермесе и так далее – навсегда запомнив названия всех этих чеченских городов и селений. Я ем мамин суп, а наши солдаты рассказывают в камеру, что чеченцы убивают их товарищей, отрезают им гениталии и засовывают их в рот, перед тем как повесить. Я не всегда понимал, о чем речь, но, когда я выходил во двор, мы играли в «чеченку» – эту игру изобрел Спартак. Мы брали кирпичи и разбегались в разные стороны от ракушек, затем ходили вокруг и между ними и бросали друг в друга острые обломки камней. Главной задачей было попасть в голову. А вечером вся детвора из тех, кто не получил серьезных увечий днем, стягивалась к красным качелям – они были единственные, и, конечно же, их не хватало на всех. Вопрос решался бы по старшинству, но старших пацанов не интересовали прыжки в положении стоя с качелей, набравших полный ход. Дима, старший брат Дениса, Макс, Шершень и Спартак, тогда вовсю игравшие в популярные видеоигры вроде «Мортал Комбат», рассказали нам о них, после чего мы брали себе имена этих видеоперсонажей и сходились в настоящих драках до первой крови или пока один из двух участников не сдастся. Но сдаваться было нельзя – старшие делали на нас ставки, к тому же все это нередко видели девочки. Мы с Диней были самые младшие, но Диню от драк отмазывал брат, поэтому я почти каждый вечер возвращался в крови. Отказаться от драки было нельзя, чтобы тебя не сочли «сы-клом» – после чего лучше вообще не выходить из дома (хотя были, конечно, и такие, но, видимо, у них был какой-то другой дом). Драться пришлось даже моему соседу Гере, несмотря на падение с дерева, после которого он ходил в корсете. Но за меня болел Спартак – высокий, толстый парень, которого все боялись. Хотя никто никогда не видел, чтобы он кого-нибудь бил, все знали – он возьмет что-нибудь тяжелое и убьет. Это просто чувствовалось. Поначалу я всегда проигрывал, особенно Толе, но Спартак объяснил мне, что я самый младший и шансов у меня мало, поэтому драться честно совсем не обязательно. Наносить первый удар исподтишка, бросать песок в глаза, натягивать майку на голову и бить, пока изнутри не проступят пятна крови, бить по яйцам, с ноги в коленные чашечки, бить в ухо, выдавливать пальцами глаза, душить, выламывать руки, пальцы и все, что можно выломать, сверху обхватывать голову и вбивать ее в асфальт, наносить удар головой в нос, а лучше ногами, когда противник уже лежит и плачет. Если вы не видели, как все это проделывали семилетние мальчишки – значит, вы очень мало знаете о детях, в которых еще не стерты механизмы выживания.

До того, как я пошел в первый класс, я уже умел читать, писать и даже считать столбиком. Но нашей учительнице сейчас это было не нужно, от меня требовалось только, чтобы я ровно выводил буквы в прописи, и именно это получалось у меня хуже всего. Ни одна буква не была похожа на другую, и каждый день я приносил домой двойки, вписанные красной ручкой размашистым почерком в мою красную пропись, которую я ненавидел. Постепенно все смирились с тем, что я двоечник, и моих родителей это не пугало. Они относились к этому с юмором, меня это не пугало тем более, потому как я вообще не чувствовал, что для кого-то должен быть хорошим учеником. Это тревожило только нашу классную руководительницу Г.Б. Маленькую, вечно красную и похожую на морскую свинку, которую запихнули в неестественно узкую для нее одежду и которая вот-вот обосрется. Она боролась за показатели, и главным ее желанием было, чтобы из ее класса отличников меня перевели в коррекционный, куда она уже отправила всех ребят, похожих на меня и проводивших все свободное время во дворе. Но для этого нужно было согласие родителей. Они были против – им не нравилось само слово «коррекционный». Они были детьми, выросшими на советской хронике, и это слово могло напоминать им слово «концентрационный». Я их вполне понимаю. Злоба Г.Б. нарастала. Она вставляла в мои прописи записи: «У вашего ребенка уже двенадцать двоек!» И мои родители говорили мне за ужином, что они всерьез полагают, что Г.Б. – законченная психопатка. Я был не против. Когда Г.Б. поняла, что к моим родителям взывать бесполезно, она начала настраивать против меня своих мальчиков-отличников – культивируя в них дух превосходства над двоечником. Никогда не забуду дебильную школьную фотографию, где я, хотя и высокого роста, стою в последнем ряду, а все ее любимчики сидят на корточках у ее пухленьких ножек, по-идиотски скрестив руки на груди. Г.Б. манипулировала этими детьми со знанием дела. Но что они могли? Это были домашние мальчики, которые знали, что за мной стоят пацаны из старших классов и ребята из моего двора, которые умели профессионально причинять боль. Но я никогда не просил их о помощи, у меня самого вполне хватало сил, так как, когда я пошел в первый класс, отчим сделал из красивого рюкзака, предварительно купленного мамой, боксерскую грушу. Он набил его всякой старой одеждой и подвесил в моей комнате, одна веревка крепилась к потолку, другая – к полу. Помню, как он сказал: «Тебе не нужен рюкзак, тебе нужно уметь правильно бить в нос». И он был абсолютно прав. Я бил своих одноклассников на каждой перемене после того, как они, смеясь, поддакивали Г.Б., что я буду дворником и бомжом, тогда им становилось стремно. Я бил Карташова в нос, он был похож на глиста и быстро сдавался. Бил Кочана. Помню, как таскал его за ноги по линолеуму, поддавая ногами. Бил подсиралу Та-рабошкина из моего двора, который выходил из дома только в школу. Остальные просто ссали, пока однажды не решились накрыть меня группой, зажав в угол в классе. Тогда я впервые почувствовал восторг битвы, когда ты один бьешься против всех. Лица их искажены от ярости, но ты все равно видишь страх в глазах каждого. Непередаваемое чувство. Тебя бьют кулаками и ногами – но ты не только не падаешь, а чувствуешь, как возрастают силы в этом противостоянии. Я отбился, но они не забыли. Как-то, когда мы строем спускались по лестнице, кто-то с разбега толкнул меня в спину, я кубарем полетел вниз, очнулся только в машине «скорой», не помня, что случилось. Тяжелое сотрясение мозга. Когда я вышел из больницы, одноклассники начали меня как-то по-особенному бояться, сильнее, чем раньше. Теперь они перестали поддакивать Г.Б., поэтому меня начала побаиваться и она. Это неважно сказалось на моем и без того плохом поведении: теперь, если мне что-то не нравилось, я просто вставал и уходил с урока – или не приходил на него вообще, потому как не нравилось мне всегда. Но я не был самым опасным человеком в младших классах, им был Юрик из коррекционного. Он всегда сидел тихо, но приходил на уроки с машинками – маленькими спортивными копиями болидов «Формулы 1». Спокойный, крупный парень, он никого не трогал, ни на кого не обращал внимания, хотя над ним в открытую смеялись даже учителя, называя его дебилом за то, что во время уроков он играл в машинки. Но Юрика это не волновало. А вот когда Саша Пестов по просьбе учительницы во время урока попытался отобрать у него машинки, Юрик взял железный стул и пробил Саше голову. Саше делали трепанацию черепа, а Юрика перевели в другую школу, где он продолжил свою незатейливую игру. Когда мы чуть повзрослели, мы снова встретились с Юриком и стали хорошими друзьями.

Читать дальше