Анна Розен - Когда меня ещё не было

Мое воображение живописало маслянистую поверхность зажаристых гренок, щедро усыпанных тертым «президентским» сыром с колечками черных маслин. Он ел их, откусывая большие куски. Говорил, что эти незамысловатые бутербродики, стейк из форели с молодыми побегами папоротника и бокал белого сухого вина очень недурны.

Что я горожу?! – грубо одергиваю свои фантазии. Какой стейк, какие молодые побеги…. В столовке он всегда берет первое, второе, к которым прилагается пара кусков хлеба и компот – стандартный набор среднестатистического мужчины.

Я тоже за здоровое питание в рамках традиционной кухни. Все эти блюда по новомодным средиземноморским рецептам никак не хотят запечатлеваться в моём неповторимом генетическом коде жителя самой большой страны в мире. Я с благоговением отношусь к традициям прошлого и он, наверное, тоже с благоговением, поэтому вкушаем мы первое, второе и компот. Или многовато для романтического ужина? Тогда оставим второе – отбивная с овощной нарезкой и красным вином, а потом… десерт…

Про притяжение и близость в дамских романах пишут… сейчас вспомню… по-моему, так – взгляд требовательный и страстный, руки – сильные и нежные, мужчина – охотник, женщина – трепетная лань… или наоборот… А вот ещё – кончики его пальцев касаются груди, губы впиваются…

Редкостная пошлятина – ехидничает чей-то голос в моей голове, – не хватает только бокала шампанского с пузырьками и клубники со сливками. Никогда не понимала, в чём очарование этого литературного убожества – вторю ему я очень даже серьёзно. Кстати, раньше к шампанскому подавали черную икру – дополняю вдогонку к убожеству.

Окидываю беглым взглядом ничего неподозревающего мачо: смотрит исподлобья, хмурится, поджимает губы, желваки ходят на скулах. Его раздражает все и всё – аршинными буквами бегущая строка раскрашивает черную полыхающую радужку. Сколько скрытых эмоций в этом раздражении. Не мужчина, а мечта!

Я вспоминаю, как совсем недавно его лицо озарялось мальчишеской улыбкой, оголяющей блеск зубов, – обманчивое впечатление открытости и дружелюбия. На тропе он один, хотя вокруг много сопричастных. Он волк. Надо проявить большую изобретательность, чтобы загнать этого хищника за флажки.

Несколько капель манящего аромата на хрупкие запястья станут прологом на пути к заколдованному кругу, отмеченного красной нитью. Охота началась.

Ох, как она обожала свою ненависть, животную и неконтролируемую ненависть! Она с упоением предвкушала, как внутри грудной клетки возникнет тяжесть, начнёт разрастаться и уже эта тяжесть сдавливает грудь, по капле просачивается в живот, набухает, дыхание учащается… Ещё немного и ненависть стремительным потоком разольется по всему телу, и тело превратится в огромный пульсирующий шар с гладкими глянцевыми боками.

В такие минуты, окружающие сжимались и становились какими-то невнятными точками. Их пробирала дрожь, пронизывая острыми иголочками тоненькую поверхность пупырчатой кожи. Зрелище этой деформации человеческой сущности подпитывало её ненависть и продлевало её наслаждение ненавистью.

Первым, от кого она избавилась, был собственный отец. Жалкий и никчемный пьяница, гуляка и балагур, он не давал ей чувствовать своё превосходство. У него получалось подавлять её простым пренебрежением, нежеланием считаться с ней. Рядом с ним ненависть замыкалась внутрь утробы, и не находя выхода, начинала пожирать свою хозяйку.

Она тщательно продумывала и готовилась к освобождению, к тому, как её ненависть развернется во всю ширь малогабаритной квартиры. Представляла, как мать, любившая до беспамятства этого забулдыгу, и не понимавшая, почему на старости лет должна остаться одна, прогонит отца из дома. Вышвырнет, как мусорный мешок, забитый до отказа останками биологического существования. И она поможет этой неумехе, такой сердобольной и всепрощающей. Она поддержит её своей ненавистью. Она будет смаковать каждую минуту, наполненную упоительным ощущением власти, её власти, даруемой ненавистью.

Позднее, вспоминая испуганные глаза отца, оказавшегося в тот день трезвым, и с неподдельным ужасом наблюдавший за ее перевоплощением, она с упоением думала, что эффект оказался более впечатляющим, нежели она рассчитывала: он пятился, открывал беззвучно рот, пытался ухватиться руками за дверь…

– Наташа, Наташа, пусть он останется, – вдруг робко попросила мать.