Ольга Ерёменко - Декорации могут меняться. Повесть о тесной связи человека и его времени

«…на театре военных действий»

И Сергей лежит в земле… Сначала их первый пионерский вожатый, а потом первый юноша, с которым она поцеловалась. Ах, как счастливо складывалась жизнь до войны! Как красиво обещала пройти молодость! И школьный театр, и «Бесприданница», в которой они по очереди с Валентиной исполняли Ларису. Честно говоря, не совсем по очереди. Валентина была в основном составе, Нина – в подменном. Но утонченная Валентина всякий раз на генеральной репетиции или на конкурсе начинала страдать горлом – тут призывали Нинку (никогда ничем не болевшую), внешне сестры были похожи и каждая по- своему привлекательна. Только у Валентины Лариса Огудалова была фигура страдательная, жертва хищнического окружения нарождающихся в России капиталистов (Иван всегда поправлял Нину; «Не капиталистов, а капитализма», дескать, не конкретных людей, а абстрактных обстоятельств. Нина не соглашалась; «Как раз очень конкретных!») Но как бы там ни было, того требовал замысел режиссера и, по его режиссерскому (Сергея) убеждению, также и Александра Островского, автора пьесы. А Нина упрямо сообщала Ларисе черты непокорного борца. Борца за свободу от предрассудков и от денежного мешка (именно такой представлялась Нине в этой роли Марина Ладынина!) Это и принесло, кстати, победу их театральному коллективу на областном конкурсе. Вот тогда Сергей впервые взглянул, наконец, на Нинку не как на члена его комсомольской ячейки, а так как-то по-особенному нежно, и пожал ей руку, и поцеловал в лоб, вручая районную Грамоту. Боже ж ты мой, все только-только начиналось… И когда она поступила в фармацевтический техникум, Сергей тоже стал учиться в Могилеве – на заочном в педагогическом… Бывало, что они вместе ездили домой по выходным… Когда началась бомбежка, тут уж каждый добирался до дому, как мог…

Нина несколько раз мотнула головой туда-сюда, надеясь выбросить из памяти те картины, которые стояли в глазах так отчетливо, как будто все произошло вчера, и не смогла снова сдержать слезы, хотя и призвала на помощь всю свою комсомольскую волю. Из Могилева, где она только-только успешно сдала экзамены за первый курс, вместе с подружкой шли домой пешком через всю Беларусь навстречу растекавшимся по дымящейся земле вражеским войскам.

Шли, считай, все лето, шли по ночам, днем прятались, дороги как одна были заняты немцем. Обувь износилась, одежда оборвалась, чемодан почти что в начале дороге оставила у знакомых, он хоть и нетяжелый, но делал приметной девушку, и без того обращавшую на себя внимание огромными круглыми черными глазами и порывистыми движениями, тем более, что рядом с ней семенила маленькая голубоглазая рыжеволосая девчушка, всем своим видом молившая о прощении за то, что не погибла в бомбежке вместо брата-близнеца, с которым рассталась впервые в жизни – и сразу навсегда. Фимка надеялась, что ненадолго. Вот Нинка уйдет на поиски пристанища и не вернется, тогда Фимка так и останется на дне воронки и никогда не выберется (без посторонней помощи она только закопается там навеки). Однако Нинка возвращалась, безошибочно находила место, где укрывала подружку, несмотря на постоянные изменения «на театре военных действий».

Господи- Боже, какие страшные оказались эти слова! Театр военных действий! В этом театре показывали шевелящиеся пальцы на руках, лежащих отдельно от убитого тела… Кровь рекой лилась повсюду, через лужи крови им порой приходилось переходить вброд, земля не успевала впитывать это густое вино, щедро проливаемое пирующим врагом… Стон стоял над неубранными полями, через которые пробирались девушки. По стонам они с испуганной радостью распознавали живых красноармейцев, на бинты разрывали свое и чужое белье – как уж получалось – и с гордой ответственностью выполняли свою первую практику по медицинской подготовке. Куда только было деваться от глаз, загоравшихся надеждой на лицах обнаруженных девушками живых, умело-неумело, но старательно перевязанных мужчин, не способных передвигаться? Нинка оставляла Фимку возле раненого, исчезала в неизвестность за помощью… Иногда возвращалась с мужиком на возу – тогда Фимка бормотала горячую молитву благодарности. До неё окружающим дела не было, как и до того, что от пышных рыжих кудрей, прежде не умещавшихся под платком, осталась заржавевшая грязная мочалка надо лбом. Потом, когда смоют грязь, окажется, что волосы у Фимки не рыжие, а преимущественно седые. Но это будет еще только через месяц от начала их путешествия. Уже не такой плотной станет стрельба и бомбежка, меньше красноармейцев будет попадаться навстречу.