Ирина Говоруха - Вокализ №3

Мама Туля привычно кивала и пододвигала кресло к окну. Казалось, она даже не слушает и ни во что не вникает. Иногда комментировала, но, как правило, невпопад. Могла протяжно вздохнуть и, на манер Ренаты Литвиновой, заметить:

– А небо-то сегодня зарябило. И самолеты разленились. А один и вовсе упал за горизонт.

Люба-маленькая заводилась и пыталась доказать, что мир круто изменился, а этот скрипач-виртуоз, наоборот, омолодил забытые вещи. И что давно в прошлом то время, когда нужно было служить кухне, выпекая кулебяки и замораживая укроп. Что больше нет очередей, дефицита, купонов. И мужчины другие: самостоятельные, образованные, не зациклены на быте. Только бабка ловко ее одергивала:

– Что ты понимаешь в свои-то годы? Ты еще жизни не нюхала. Живешь на всем готовом.

Девушка замолкала, а потом выдавала новую информацию:

– Бабуль, а ты знаешь, что одиночество передается по эстафете. Я вот была на лекции, и нам говорили…

– Я не собираюсь слушать этот бред! Ты лучше мне расскажи основные методы оценки консонансов и диссонансов. И вообще, как ты собираешься сдавать гармонию?

Кроме разногласий по поводу межличностных отношений, они еще сражались из-за старых вещей. Внучка считала бабку Плюшкиным и регулярно пыталась разобрать завалы. В результате женщины надрывно спорили из-за каждой керамической турки, записных книжек с давно не существующими телефонными номерами, сачка, с которым еще мама Туля бегала по лужайкам, и кофейной чашки с золотым ободком. Из всего сервиза она осталась одна, и бабушка всеми силами пыталась ее сохранить, подчеркивая, что это настоящий Thomas. А еще отстаивала маленькие розетки для варенья, оплаченные счета за квартиру, перевязанные бечевкой письма прошлого тысячелетия, прадедушкины партитуры, метроном и колотые пуговицы в гостевой сахарнице.

Сколько Люба-маленькая себя помнила – в доме никогда не водились мужчины. Ни дальних родственников, ни папы, ни сантехника, ни электрика, ни братьев, ни коллег. К мужскому полу всегда было пренебрежительное и даже брезгливое отношение, как к клопам или крысам. Конечно, всех не передавишь, вот и приходится мириться с их существованием. Бабушка, заслышав мужское имя, делала такое лицо, будто у кого-то из кармана дурно пахла прошлогодняя крабовая палочка или поблизости поселился скунс. Насквозь высокомерная, острая на язык – типа он не мышечный орган, а тесак – она обо всем имела свое правильное мнение и никогда ни в чем не сомневалась. Считала, что разбирается во всех сферах – от политики и строительства Кольской скважины до вопросов космонавтики и хирургических швов. Обожала рассуждать о белом и черном, далеком и близком, и никогда не ошибалась, разве что один раз в жизни и то по молодости. Просто так сложились обстоятельства, в результате которых родилась Тулька, а потом и внучка – ее гордость и надежда.

Люба-большая преподавала вокал и до десяти утра принципиально молчала. Говорила, что связки еще отдыхают, поэтому ходила, как немая, по-рыбьи шевеля губами. Она пела редким колоратурным сопрано и могла достаточно прилично взять соль третьей октавы. Долгое время выступала в оперетте, преподавала в музыкальном училище, давала частные уроки, а потом вышла на пенсию и стала обучать сугубо на дому.

Учеников всегда было много. Считалось, что заниматься у Любови Адамовны хоть и дорого, но очень престижно. Она может научить петь даже глухого и немого, хотя «выжить» на ее уроках – ох, как непросто!

Любочка выросла на вокализах, кантатах и арии молодого цыгана из оперы «Алеко». Она не посещала детский сад и была вынуждена постоянно слушать невыносимые вокальные распевки, от которых хотелось укрыться с головой и пожизненно зацементировать уши. Движение шло по полутонам и хранило в себе столько неприятного драматизма, будто ерзала пилка по стеклу. А потом раздавался бабушкин авторитетный голос:

– Не набрасывайся на звук, словно с голодухи! Мягче, увереннее, любя! И не подъезжай в ноту на телеге! Точнее! Выше нёбо! Не так манерно! Что с твоими губами? Почему ты их выпячиваешь вперед, как для поцелуя? Возьми зеркало! Контролируй свою шею! Где твоя диафрагма? Опора? Ты что, перед уроком обедала? Сколько мне нужно повторять, что перед вокалом есть нельзя?

Бабулька о музыке знала все, к пению относилась, как к таинству, и однажды целый год отчитывала одного красавчика, обладателя уникального баса-профундо. Помимо вокала он занимался спортом, таская гантели и штанги, а она, слушая его «зи-и-и-и-у-у-у-у», до неузнаваемости менялась в лице: