Борис Алексеев - Количество жизни

– Ох-х-х…

Казалось, люди превратились в одну сжатую пружину… Над водой показались плечи отца и грудь, увешанные двадцатикилограммовыми свинцовыми грузами. И вот наконец из воды выступили руки отца в огромных гофрах водолазного скафандра, на которых лежало что-то почти бесформенное, что-то очень хрупкое и белое…

Все пятьдесят человек как по команде взвыли, заголосили, закричали, замахали руками и бросились к воде. Отец, пошатываясь, как былинный великан вышел на берег и передал несчастную мёртвую девочку окружившим его селянам. Слёзы брызнули из моих глаз, как кровь из надрезанных вен. Не помню, что было дальше. Меня обнаружили и увели в каюту. Там я зарылся в подушку и ревел, ревел, ревел, не в силах остановить слёзы…

Вдруг мне почудилось, что он рядом. Я оторвал голову от подушки и действительно увидел отца. Он сидел, привалившись огромной спиной к спинке койки.

– Боря, не плачь, ты же мужчина!

– Папа!..

– Пожалуйста, не занимайтесь публицистикой! Пишите серьёзно. – Иван Иванович строго посмотрел на своего молодого коллегу, до которого ему, в общем-то, не было никакого дела. Разве что жалко.

Надо сказать, знаменитый писатель Иван Иванович Радов обладал непомерной в наш канцелярский век человеческой отзывчивостью. Для человека его положения подобные качества натуры, безусловно, похвальны с точки зрения христианства. Но совершенно невыносимы в условиях городской литературной жизни.

«Однако жалко парня, – думал Иван, – есть в нём что-то, чует моё сердце, есть. Подрубить молодой дубок – дело нехитрое…»

Радов задумался.

«А предложу-ка я ему написать что-нибудь совместно! С моей стороны – имя, общая, так сказать, редакция. С его стороны – молодое трудолюбие, пусть роет!»

Мысль Ивану понравилась. Просиживать с утра до вечера вертлявый стул с надоевшей супермеханикой и «обивать порожек» старой как мир клавиатуры – надоело до чёртиков! Жизнь проходит!..

Сколько раз, увлечённый прелестями виртуальных построений, он отказывал себе в простых человеческих радостях! У него не было женщины. Не было друзей. Гонорары, которые он зачем-то копил на сберкнижке, в одночасье съела сволочная гайдаровская реформа. Тогда же он перестал копить и зачастил по пивнушкам в поиске друзей и впечатлений. Друзей не приобрёл, но сорить деньгами научился. Рассыпая червонцы, не дотягивал до предстоящего гонорара и с чувством огромной неловкости занимал деньги у соседей. Постепенно Иван как литератор терял тот невидимый кураж мастерства, которым блестяще владел на заре своей творческой биографии. Нет, его рассказы и заказные эссе по-прежнему охотно брали редакторы, но с некоторого времени он почувствовал тонкую корочку ледяного безразличия к себе и главредов, и их вертлявых помощников. Эта корочка таяла в живом общении, но всякий раз вновь чувствовалась при начале и окончании следующего разговора. Его реже стали приглашать на словесные турниры и профессиональные корпоративы. Однажды он пришёл в глянцевую редакцию, распахнув дверь по привычке ногой, и с удивлением заметил, что главред прячет глаза в ворох бумаг и не выбегает, как прежде, из-за стола с приветствием. А заказ на очередное эссе, заказ, который в прежние времена лежал на редакторском столе и терпеливо ждал Ивана, оказывается, уже отдали другому. «Отдали поспешно, совершенно случайно, просто так сложились обстоятельства», – оправдывался главред, дружески хлопая Ивана по плечу и посматривая на часы.

– Знаешь, старик, у меня сегодня что-то голова развинтилась, договорим в другой раз, – извещал он Ивана.

Иван же, уходя и закрывая за собой дверь, слышал спиной, как редактор кричал в телефонную трубку:

– Отлично, старик, ты гений, беру!

И вот теперь этот молодой, задвинутый на литературу человечек смотрит на него как на памятник и ждёт ответа Мастера.

«Да, – подумал Иван, – из мастера я превратился в долбаного литературоведа. Всё понимаю, любой текст как осьминог могу утащить на творческую глубину, там заилить так, что сам автор не узнает! Вот только писать разучился – это факт. А парня и правда жалко. Негоже вешать на него литерное грузило и топить в родном море литературы. Пусть барахтается – он выплывет!»

Иван вздохнул, улыбнулся собеседнику и размашисто написал на титуле: «Рекомендую к печати».

История эта случилась ранним июньским утром. Голубая Вольва, похожая на отколовшийся ломтик идеального бразильского неба, выкатилась из лабиринта московских улиц и аккуратно, высчитывая миллиметры, протиснулась в старую неприметную подворотню.