Владимир Мальмаков - Швабра и Веник, или Блюз в двенадцать тактов

Однако Фил ничего не ответил. Он уже дремал, как всегда пользуясь случаем, растянувшись на утоптанной земле плаца в обнимку с автоматом и прислонив голову к рации.

– А, наверное, красиво, – полузакрыв глаза, негромко сказал Бек. – Степь, тюльпаны и сайгаки…

– Еще как, бача… – сказал Дора, – еще как…

Из письма Ники: «…учиться здесь очень интересно. Ты не представляешь, какие у нас в мастерской интересные и талантливые ребята. Говорят, уже со второго курса кое-кого могут пригласить сниматься в кино, правда в институте такое не приветствуется.

Приезжала домой на каникулы, одноклассники наши сейчас кто где – разбежались по стране, никого почти не видела. Кабанок поступил в медицинский, говорят, будет специализироваться на хирурга, смешно, да? Кабанок – и хирург. Ваня Пряхин тебе пишет? Я знаю, он в академии МВД в Омске, Отец Онуфрий тоже служит, кажется, где-то на Севере в морской пехоте. Девчонки некоторые поступили – кто в наш универ, а кто в других городах.

Ну что я все о себе и о себе, как тебе служится, Веник? Ты писал назначен каптерщиком, ну и пусть служба скучная, зато в теплом месте. Осталось уже меньше года, я очень скучаю, целую тысячу раз, люблю тебя и жду.

Твоя Ника».

…дверь была чужая. Вместо нашей старой, обитой черным потертым дерматином двери с мебельными гвоздями и протянутой между ними медной проволокой, стояла другая, массивная, облицованная деревянной лакированной вагонкой. И соседская дверь была другая – тоже массивная, но целиком металлическая, хотя в подъезде пахло по старому – кошками, известковой побелкой со стен выше зеленых масляных панелей, хлоркой, с которой обычно мыла полы дворничиха, варившимся у кого-то борщом, котлетами и многими другими запахами, знакомыми мне с детства и присущими месту, где давно живут люди.

Я позвонил, долго никто не открывал, сердце тревожно забилось, и почему-то всплыло полузабытое детское воспоминание. Когда приходишь домой, звонишь в дверь, и никто не открывает, словно тебя бросили, и ты остался совершенно один на свете. Наконец за дверью загремело, щелкнул замок, и я увидел хмурого небритого мужика в трениках с лампасами и мятой белой футболке с веселенькой надписью красным «Don`t worry, be happy» на груди. На меня пахнуло густым сивушным духом.

– А… а где бабушка? – глупо спросил я.

– Какая еще бабушка? – переспросил мужик.

– Я здесь жил с бабушкой, – сказал я. – А вы кто такой?

– Я кто такой? – мужик выпятил подбородок и сделал угрожающее движение вперед. – Я здесь живу! А вот ты кто такой?

Я отступил на шаг и, не отводя от него глаз, медленно спустил с плеча на пол сумку с вещами. В общем-то, я не знал, что и делать, но мое простое действие, по-моему, как-то охладило его агрессивный настрой. Между тем из-за плеча мужика выглянула взлохмаченная женская голова.

– А ну вали отсюда, алкаш, а то милицию вызову, – изрекла она, быстро обозрев меня с ног до головы.

– С чего вы взяли, что я алкаш? Я здесь жил раньше с бабушкой, и не могу понять, как вы оказались в нашей квартире.

Я снял очки, после чего они сразу как-то изменились в лице.

– Слышь, парень, – сказал мужик уже совсем другим тоном. – Не знаю я никакой бабушки. А квартира моя, я ее получил по городской очереди, могу даже ордер на вселение показать. И вообще… давай-ка по-хорошему – иди себе дальше.

Он захлопнул дверь, и ключ дважды повернулся в замке.

И на том, как говорится, спасибо. Я постоял немного, потом взял сумку, вышел из подъезда и остановился возле знакомой скамейки, где обычно сидели бабульки из нашего подъезда.

Скамейку красили не один раз, но прорезанные ножом, разнообразные надписи все равно упрямо проступали сквозь наслоения краски. И сохранилось среди них имя «НИКА», вырезанное мною собственноручно. И двор, окруженный панельными пятиэтажками, был тот же – со старой деревянной беседкой посредине, где мы в детстве любили собираться вечерами, с полуразрушенными детскими горками, качелями и турником из заржавевших труб. Возле соседнего дома стоял стол и там, будто и не было этих восьми лет, также забивали козла пенсионеры. Только тополя и вязы, растущие по периметру двора, стали заметно толще и выше. «И не могли не возвратиться к родимой северной округе, и песню горестной разлуки весной веселой пели птицы…»

Летнее солнце уже поднялось в зенит, но на скамейке в тени большого вяза было не жарко. Тишину нарушало только оживленное чириканье воробьев в листве деревьев, да стук костяшек домино. Я закурил и задумался. « А в них охотники стреляли и попадали в птиц не целясь, и песню скорби и печали весной веселой птицы пели… » Не хотелось верить в самое плохое, но…