Владимир Мальмаков - Швабра и Веник, или Блюз в двенадцать тактов

Фил дописал письмо, запечатал его в конверт и начал надписывать адрес.

– Слышь, Хазар, – спросил он. – Как пишется – главпочтамп или главпочтампт?

– Главпочта-мэ-тэ, – сказал я.

Подошел наш приятель Славик Духновский из второй роты и стрельнул сигарету. Он держал в руке маленький двухкассетник «Панасоник».

– Что нового из музыки? – спросил я.

– Да вот, послушайте, последняя песня «Кино», – сказал Славик и включил магнитофон.

Ритм, завораживающий ритм, потом низкий голос: « Теплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног, звездная пыль на сапогах …» Мы слушали молча, каждый думал о своем, но слова ложились точно туда, внутрь, в самую душу: « Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве… » Музыка вроде негромкая, но разносилась далеко над плацем: « Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне удачи… » Над рядком штабных модулей-вагончиков, палаток, выстроенными БТР-ами и «Уралами», и за двойной ряд «колючки» вокруг нашей базы: « Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, но высокая в небе звезда зовет меня в путь …»

– Клево! – сказал Дора, и все согласились. – А кто у них поет в группе?

– Витя Цой, кореец, а вообще они из Питера все.

– А еще что-нибудь есть?

Мы послушали «Звезду по имени Солнце», и слушали бы еще и еще, но тут Славика окликнул офицер из его роты, и ему пришлось двигать куда-то по их ротным делам.

– Ничего, вернетесь – я вам дам кассету, – сказал Славик. – Удачи!

– К черту, – сказал Дора и сплюнул.

Фил только закончил надписывать адрес, как пришел старшина, забрал его письмо и собрал все из наших карманов – документы, письма и все бумажное. Документы я отдал, а последнее письмо от Ники, которое носил в кармане на груди, еще раньше убрал в пачку писем, перетянутых резинкой, в прикроватную тумбочку в палатке. Кладдахское кольцо – одно из пары, которые мы сделали с Никой, я носил на шее, на прочной серебряной цепочке, и никогда не снимал.

– Бек, скажи, а у вас в ауле все такие здоровые? – спросил Доржик, глядя в светлеющее небо и с удовольствием затягиваясь. Он сидел прислонившись спиной к колесу БТРа, пошевеливая скрещенными ногами, обутыми в отечественные кроссовки «Кимры», которые показали себя гораздо лучше всяких там «адидасов» и «найков» для разведвыходов в горы. Снайперскую винтовку, аккуратно забинтованную пятнистой маскировочной лентой, он положил поверх рюкзака.

– Ты меня достал, Дора, – лениво просипел Бек, искусно выпуская изо рта круглые дымные кольца, тут же разбиваемые порывами ветерка, – я живу в Гудермесе. Гудермес – город, а не аул.

В его широкой, покрытой жестким рыжим волосом лапе, сигарета, зажатая между пальцев, казалась соломинкой. Свой пулемет со сложенными сошками он прислонил к колесу БТРа.

– А-а, – сказал Доржик. – Я думал, ты горец, бача, а ты, оказывается, простой равнинный чеченец.

– Чеченцы – все горцы, – назидательно сказал Бек, гася сигарету. Потом вытащил заточку из резиновых ножен, проверяя, легко ли выходит, и снова вставил. Вместо штык-ножей из комплекта к автомату мы использовали четырехгранные тридцатисантиметровые заточки из арматуры, изготовленные нашими умельцами в ремонтных мастерских полка. Рукояти обматывали черной изолентой и оснащали петлей из прочного кожаного ремешка, надеваемого на запястье. Лучшее, неоднократно проверенное оружие для рукопашного боя. Позже я узнал – эти заточки почти один в один были копиями старого русского штыка, которым наносили врагам страшные, незаживающие раны.

– Гудермес, между прочим, находится в горах. А вот у вас в Калмыкии есть горы?

– Не-а, – сказал Доржик. – У нас только степь, бача, ровная как стол. Но зато весной там цветут тюльпаны. Разноцветные – красные, желтые, фиолетовые… И сайгаки…

– Сайгаки – это кто? – спросил я, сделав последнюю длинную затяжку и щелчком отправляя окурок в последний полет. Свою винтовку, также аккуратно обмотанную масклентой, я тоже положил поверх рюкзака, направив ствол в небо.

– Ты невежа, Хазар, – сказал Доржик. – Сайгаки – это такие антилопы. Говорят, они живут в нашей степи со времен мамонтов.

– Не невежа, а невежда, черт ты нерусский, – сказал я. – Невежа – значит грубый и невоспитанный человек, а разве я грубый и невоспитанный? Вот невежда – тот, кто ни хрена не знает.

Доржик расплылся в ухмылке, отчего его узкие глаза стали еще уже, с видимым удовольствием продолжая курить.

– Эй, Фил, а ты знаешь, кто такие сайгаки? – спросил я.