Марта Кауц - Жара

Я забавлялся, слушая её. Какой-то бред о силе желаний, о важности мыслей и поступков, о гармонии внутри и в мире, о принятии каждого таким, какой он есть. Но мне так нравилось её щебетание. Я позволял ей быть рядом со мной. Пока она загадывала свои смешные желания, восторгаясь очередной падающей звездой, я представлял, как сбываются мои. И с удовольствием пил её чистоту, как родниковую воду.

Бесила её постоянная радость. Солнце светит – она подставляет лицо лучам и смеется: «Сейчас веснушек насобираю!». Ливень льёт – она босиком танцует под дождём. Ветер срывает крыши – она несется навстречу ему, размахивая руками.

Друзья крутили пальцем у виска и звали назад: «Не надоела тебе ещё твоя хиппи? Ты уже вместо пива воду пьёшь и мантры поёшь? А у нас такие веселые девчонки появились. И выпить, и покурить, и всё остальное. Ты со своей, наверное, только звезды считаешь по ночам?». Я отшучивался, отнекивался, но раздражение внутри нарастало. Ведь и правда, я перестал ходить на тусовки, встречаться со своей компанией и жить привычной разгульной жизнью.

А больше всего меня напрягало, что в её разноцветной холщовой сумке всегда был корм для кошек и сосиски для собак. Просто какая-то звериная мать Тереза. Все облезлые коты и дворовые собаки неслись галопом, услышав ее звонкий голос. Подозреваю даже, что все эти грязные твари бежали к ней не за кормом, а за лаской. Она говорила с ними, гладила, чмокала в мокрые носы. И не хотела слушать мои доводы об опасности, бешенстве и просто антисанитарии.

Час икс наступил, когда мы возвращались с какого-то ночного концерта. На обочине дороги в луже крови лежала собака и тихо скулила. Лада упала на колени и начала успокаивать её:

– Я с тобой, моя хорошая, потерпи чуть-чуть! Пожалуйста, дай куртку, ее нужно укрыть! – попросила она. – Надо позвонить в ветеринарку, дорога каждая минута.

– Что? Мою куртку пачкать кровью? Да она стоит, как десять твоих шавок! – заорал я.

И, вообще, перспектива испорченного вечера со спасением какой-то грязной псины возмутила меня. Ну сбила машина собачатину, значит, пришло её время. При чём тут моя куртка-то?

– Выбирай! Или я, или эта дворняга! – прошипел я, не сомневаясь в ответе. На меня в упор смотрели две пары глаз. Странно голубые собачьи и бездонно серые её.

– Пошёл вон! – твердо и спокойно произнесла Ладка, набирая номер знакомого ветеринара. И я ушёл.

Друзья встретили меня с распростёртыми объятьями. И все понеслось по старому кругу. Пьянки, дурь, веселье. И эта песня на камеру, и мой крик: «Ненормальная!», и моя злоба на весь мир и на неё.

А недавно, гуляя в парке, я вдалеке увидел знакомый силуэт. Лада с белой собакой дурачились, гонялись за солнечными зайчиками, подбрасывали в вверх осенние листья и смеялись. В собачьем лае явственно слышался смех. В каком-то порыве я шагнул в их сторону. Через секунду на меня неслась хаски с горящими, злыми глазами и острая боль пронзила ногу. Оттаскивая собаку, Лада спокойно сказала: «Лайма вспомнила тебя. Она привита. Но ты сделай уколы от бешенства, тебе это нужно!».

Lera Luzina

Резкая боль. Первой мыслью, возникшей в голове, был вопрос: «Где я?»

Вчера я, кажется, не пил. Стоп. Вчера я пил чай. Ну да, чай, который мне наливала мама. Её мама.

Она… это имя вертится в мозгу как надоедливый комар. Пытаешься его схватить, но мелкой сволочи всё время удаётся уворачиваться. Люська! Поймал.

Это Люська притащила меня сюда для знакомства с мамой. От этих воспоминаний заныло где-то под ложечкой.

По скрипу петель я понял, что дверь распахнулась. Мои глаза ещё были закрыты, и сил разлепить их совсем не было.

– Дрыхнет! Люсь, я же тебе говорю, проспит до вечера как миленький.

Я слышал звук удаляющихся шагов. Видимо, тётка ушла на кухню. В памяти возникло мудреное расположение комнат этой чёртовой квартиры.

Звуки стали более приглушёнными, но слышимость особо не пострадала.

– Ну ты тест-то купила?

– Зачем тест? Я и так всё знаю.

– Ой, дочка, дурында ты у меня, – кажется, старуха перешла на ласковые интонации. – Заранее всё подготовить надо. Ты-то знаешь, а этому что показывать будешь? Папаше будущему.

Послышалось то ли кудахтанье, то ли кряхтение. По видимому, это был смех.

– Пашка, сама знаешь, жену не бросит. Пробовали уже.

– А если откажется он? У нас даже ничего не было.

– Как же не было. Напомнишь ему, как проснулся тут без штанов, и ты заплаканная должна быть, когда оклемается. Скажешь – набросился зверюгой на тебя невинную, ты и ойкнуть не успела.