Гаспар Рамбле - Почти что Бог

– Синьор! – кто-то окрикнул со спины. Я обернулся. Она скромно держала в руках желтоватый листок и улыбалась так, как мне никто в жизни не улыбался. – Вы не заплатили за напитки.

Поводом ли это было для знакомства с ее стороны? Болван, нет, конечно! Ты так торопился избавиться от зарождающейся влюбленности, так берег ее смуглое тело для мужчины, способного подарить ей счастье, что забыл о деньгах! И каким ты в тот момент предстал перед ней дураком!

Я достал из заднего кармана хлопковых шорт взмокший бумажник, отсчитал несколько купюр и попытался извиниться на смешанном или смешном испанском.

Стоит развеселить девушку – готово! Ты сразу становишься в ее глазах симпатичным парнем. Можно приступать к ненавязчивым комплиментам и приглашать ее на вечернее шоу фламенко.

– Да. Моя сестра там выступает. Попрошу ее оставить столик получше. Ее зовут Корнелия Санчес. Я поздно освобожусь, идите. Я присоединюсь.

Вот так мне стала известна ее фамилия. Достаточно знать лишь то, что я не покинул ее на следующее утро. Не было секса? Нет, был. Я разрешил ей поверить в то, что она, несмотря на ее врожденную хромоту, как и ее сестра, могла бы участвовать в любом танцевальном шоу. Ее бы спасла улыбка. В конце концов, история иногда запечатлевала неполноценных в такой же мере танцовщиц. Я все еще был влюблен в нее сильнее, чем мог себе позволить, когда… встретил саму нежность и не влюбился в нее еще сильнее! И вообще, весьма удобненько получается! Ты уже второй день пишешь о новых интрижках, а к главному так и не приступил. Тебе важно понять события твоей жизни. К чему эти люди в твоем нескромном теле?

Я выпил рюмку абсента и продолжил.

Мне исполнилось двадцать пять. Мое взросление, если оно и закончилось, прекратилось именно тогда. Я попал в лабиринт, выбираясь из которого, состарился. Это не тайна и не мистика. Цепь чьих-то кукловодческих манипуляций взрастила во мне и мага, и предсказателя, и почти что Бога.

Ты забыл про меня. Заткнись!

Я до сих пор восхищаюсь этими людьми, хотя и испытываю бесконечную неприязнь к ним. Тошно все вспоминать.

Я начал писать «дурацкое» письмо и прокололся.

Однажды девочка из моего класса угадала меня по этому слову. В те времена блуждала по школе мода на злые отмщения. Я позвонил одной задавале и голосом, неопределенного пола, известил о том, что ей надлежит заплатить нешуточный налог за аренду автомобиля. Почему-то представился священником и произнес: «Дочь моя, твои дурацкие выходки тебя погубят!». Погубило слово «дурацкие», когда она пересказывала эту фразу на собрании класса. Та девочка тихонько засмеялась. Меня она, конечно, не раскрыла: мы были приятелями, пока не переспали.

Плевать на случаи таких искренних заблуждений, если кто-то, как олень, заявляет, что «хорошо меня знает». Меня плохо знает сам Карлик. Что говорить о других? Разве я веду себя так, чтобы меня узнали? Нет. Я притворяюсь, и это состояние знать можно. Но никогда то, что я есть на самом деле. Даже дочитав это откровение до последней страницы, никто не сойдется в однозначном мнении обо мне.

Я на минутку отбил у себя охоту продолжать письмо.

«Каждый в своей жизни в любовном послании использовал фразу „Я, скорее всего, не отправлю письма“ или подобные. Стоп. Это же не любовное письмо. Или придется сказать себе правду? Пошло. Как же пошло звучит любое упоминание о любви, если по-настоящему не влюблен. Хочется сморкнуться в бумажку…»

Сколько, интересно, полагается переписывать это дерьмо, чтобы удовлетвориться?

В чем труднее всего признаться? В том, что обосрался. В прямом смысле. Я не один такой, да? Когда-то и вы нечаянно или в связи с расстройством кишечника валяли в штаны. Пренеприятнейшее ощущение. Гадкое. И скольким людям вы об этом осмелились рассказать? Незачем? Мы сплошь и рядом выкладываем на окружающих стократно более ненужную информацию. А здесь такое! Сами-то вы отчетливо помните, как все произошло. В какой-то степени это важная новость. Разного рода унижения, сообщенные посторонним, сильнее прочих слов раскрывают человека, показывают доверие вам и оголяют душу. Так почему же об этом так непросто говорить?

В любви же открыться легко. Я часто признаюсь. Мне все равно, а женщинам приятно. Нет никакого обмана. На момент произнесения я честен в своих чувствах, и кто знает, пройдут ли они спустя часы или десятилетия.

«Все-таки отослал письмо, если ты его читаешь. Мы мало знакомы, и это повод послать меня. Я продолжаю писать, значит, верю в обратное. Не каждый мазохизирует любовью к „посланиям“. Пусть, мне будет полезно. Иногда пощечина твердым девичьим отказом приносит больше эмоций, чем согласие. Хорошо, когда меня так сильно ударяют по крыльям. Зачем они мне? Я не ангел. На днях я увидел Семирамиду…» И превратился в Бога. Я всегда при новой встрече в него превращаюсь, впиваясь в силу, которую дает мне влюбленность.