Леонид Беррес - Поймать Большую Волну

– А как же ты, мама?

– Я спаслась случайно, – устало закрыла глаза мать. – Накануне отец отправил меня в Паневежис учиться на бухгалтера. Если бы в это время я не была на курсах, меня бы тоже убили со всей моей семьей.

Сын, шмыгнув носом, кинулся к матери и крепко ее обнял.

– А когда фашисты пришли в Паневежис, ты спряталась?

– Спрячешься от них, – тяжело вздохнула мама, и глаза ее наполнились слезами.

Но потом, словно опомнившись, мама торопливо промокнула глаза платком и рассказала, что за день до прихода фашистов в городе начали хозяйничать Лесные братья, называвшие себя освободителями.

Однажды ночью они ворвались в их женское общежитие. Мама услышала крики в соседних комнатах, выскочила из постели и побежала по темному коридору на улицу. Там ее схватили чьи-то грубые здоровенные ручищи, но она укусила бандита за палец и вырвалась из его объятий.

Когда молодая студентка выскочила в открытую дверь, ей вслед прогремел выстрел из двустволки. По счастью, обе пули просвистели мимо. Хорошо, что в ту ночь небо было сумрачным и луга не так явно заливало лунным светом, иначе убежать бы не удалось. Девушка схоронилась в стогу на дальнем поле и всю ночь проклацала зубами. А наутро, когда она решила возвратиться домой, ее схватили немцы.

Мама снова замолчала. На этот раз надолго. Глаза ее остекленели и уставились в пустоту.

– А дальше, дальше что? – погладил мамину руку Марк. – Как тебя удалось от них сбежать?

– Сбежать? – мама вышла из оцепенения. – Сбежала я не сразу.

И она рассказала, как ее, молодую студентку, отправили в концлагерь. Там она провела два года. А в 1943 году узников этого лагеря начали активно уничтожать. То ли русские пошли в наступление, то ли сверху приказали ликвидировать лагерь, но каждый божий день из бараков выводили десятки узников, заталкивали в крытые машины-душегубки и увозили в неизвестном направлении. Все знали, что их увозят на расстрел.

В одно прекрасное утро дошла очередь и до женского барака. Узниц вывели на снег, затолкали в душегубку и закрыли за ними дверь. Машина тронулась. Молодая девушка уже мысленно распрощалась с жизнью и почти заснула под монотонный гул мотора, но ее внезапно толкнула сидящая рядом подруга. Она указала глазами на охранника у двери. Немец дремал, уткнувшись каской в свой автомат. Дверь была не заперта. Да и от кого запирать? От изможденных от голода женщин, которые едва ворочали глазами?

Бывшая студентка все поняла без слов. Она переглянулась с подругой. Через некоторое время девушки поднялись со скамейки, подкрались к двери и, пнув ногой дверь, одновременно выпрыгнули на дорогу. Место оказалось удачным. Рядом был лес. Беглянки со всех ног понеслись прочь от дороги. Сзади раздалась автоматная очередь. Но узницы продолжали бежать не оглядываясь. Они услышали, что машина остановилась. До них донеслась немецкая ругань и треск новых автоматных очередей. Но девушки уже были в лесу и мчались по снегу, сломя голову. Преследовать их не стали. Немцев было немного – два охранника и шофер. Через некоторое время сбежавшие узницы услышали, что машина поехала дальше.

Женщина затихла. Было заметно, что ей нелегко все это вспоминать. Одиннадцатилетнего сына потрясло откровение матери.

– Как же так? – сжал он зубы. – Свои же соседи пришли убивать? В угоду немцам? Ненавижу литовцев!

– При чем здесь литовцы? – покачала головой мама. – Среди них много хороших людей. Меня спасли те же литовцы. Когда я, сбежав от немцев, возвратилась в свой дом, еще не зная, что моих родителей и сестер вырезали, то оказалось, что в него заселилась семья из Вильнюса. Эта семья и спрятала меня, рискуя собственной жизнью. Я у них скрывалась два года. Только потом, когда вернулись коммунисты и установили в Литве свой порядок, я решилась наконец выйти на улицу родного города.

Переводиться в другую школу по совету учителя труда Марк категорически отказался, чтобы его не посчитали за труса. Но кем-кем, а трусом мальчик не был. Решение сына поддержал отец, который считал, что проблемы надо решать, а не убегать от них, потому что они все равно потом настигнут.

Папа пообещал, что отдаст сына на бокс, чтобы он мог защищаться кулаками. Самым тяжелым был второй день. Нужно было идти в школу с разукрашенным лицом, а потом угрюмо отсиживать занятия, зная, что беззаботное время закончено, и теперь ты больше не любимец класса, а одинокий отщепенец без красного галстука.