Юлия Ник - Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

–Много чего. А что, собственно, ты так взвился? Ну, хотя бы туфли приличные она могла бы себе купить? И плащ не с маминого плеча, – в обед сто лет уже такому фасону. Врач, всё-таки. Не последний кусок…

–А не заткнуться ли тебе, пока не поздно? – как всегда Леон переставал сдерживаться, когда его коробило ханжество тупого превосходства. – Твой раздвоенный язык когда-нибудь сослужит тебе плохую службу. Всего хорошего. Аплодисментов не надо.

Так, собственно из-за Стаси, Леон распрощался тогда с обычной своей компанией детей из обеспеченных семей, очень узкой компанией, до оскомины на зубах привычной и известной до мелочей ещё со школы.

Ему, конечно, давно было понятно, что детские мечты у некоторых так и остались вялотекущими потоками детских соплей и мечт на фоне стабильной жизни. Сытая и спокойная жизнь в Городе превращала их в избалованных, обеспеченных и полупраздных молодых людей. Они годами где-то учились чему-то, и некоторые всё никак не могли закончить своё вечное, заочное обычно, студенчество. Собирались «избранным» кругом и до самозабвения восхищались чем-нибудь «вдруг», удовлетворяя потребность в развитии, как, уж, умели. То находили новый сорт вина, то какого-то поэта, открывая «тонкие грани» его творчества, то внимали кому-нибудь из своих же, которого от нечего делать или местечкового невежества сами же и назначали быть «гением» то от искусства пения, то от философии, то от театральной жизни Города, и сами же впадали в эйфорию от собственной неординарности.

Все они друг другу порядком надоели, но ограниченность Периметра и положение родителей, обеспечивающее им роскошный по тем временам досуг, смиряли их порывы иногда и вынужденно возвращали всё в тот же круг. В Москве в это время уже готовился заранее Первый Фестиваль молодежи и студентов, рамки границ раздвигались, там появились первые стиляги. А тут ничего такого быть не могло. Границы были всегда на одном месте. Зато сплетни и злословие среди юных бездельников расцветали пышным цветом, удовлетворяя вечную нужду серого вещества в новой информации у этих малочисленных, болтающихся без особых забот и дел, «деточек».

– Черт, и чего я давно их к чёрту не послал? А перед Стаси стыдно. Что эти змеюки ей наговорили, что даже и здороваться-то не очень хотела со мной? – запоздало раскаивался Лео, пытаясь догнать Стаси. Но её уже нигде не было видно.

Тётя Таня, соседка, мать заведующего поликлиникой, приехавшая сюда вместе с командированным сыном, называла всех знакомых девушек Лео «пустобрёшками»

– Леончик, ты только найди себе путёвую девушку, не из этих. Эти же все «до первой раны», как у нас в госпитале говорили, – увещевала его порой тётя Таня, которая добровольно и смиренно взвалила на себя заботу о двух мужчинах-соседях, «горемыках», как про себя она их называла. Она и до сих пор наводила в их доме кое-какой порядок в силу своих возможностей и сил, иногда готовила по праздникам что-нибудь вкусненькое и укладывала в стопку постельное бельё, чтобы везти в прачечную, вышивая на нём их метки.

Трусы и носки отец приучил Леона стирать каждый день самостоятельно: «Не дело, сын, чтобы женщина за нами нашу вонь стирала. И с женой потом тоже – будь чистоплюем.»

– Ох уж этот отцов романтизм и служение прекрасной даме! Ну и что? Ушла, ведь? И там-то наверняка стирала носки и трусы. Тому. Генералы свои носки точно не стирают. Хотя там же домработница какая-нибудь была, как и у наших тут. – Леон, хоть с сарказмом и вспоминал, как отец учил его быть настоящим мужиком, но привитую привычку не менял всю жизнь, так и стирал всё своё нижнее сам.

И сейчас стирал. И всегда. Кроме тех паскудных проклятых недель и дней, когда он молча лежал, ничего не делал, обрастал щетиной до густой бороды.

– И кто тогда это делал? Отец? Тётя Таня? Люся? Мать? – Леон снова перевернулся, чтобы уйти от этих тягостных и пустых воспоминаний. – Всё равно не вспомнить.

Их Город, построенный усилием воли и напряжением сил огромной, только что вылезшей из послевоенной разрухи, страны, был очень чистым, сытым, обеспеченным всеми возможными условиями благоустроенной жизни. Он затерялся в Уральских горах и низинах вокруг озёр. Слухи о нём скудно просачивались в областной центр, шепотом говорили о нём между собой уральцы, зато сейчас радио «Свобода» упоминало об их Городе едва ли не каждый день и с придыханием ужаса.

За каждое упоминание о Городе по радио, если от него веяло хоть какой-нибудь новизной, начальство со всех своих службистов «снимало стружку». Чаще всего эти упоминания были всё-таки ремейками или вообще «фейками», как сейчас говорят. Тем не менее, сотни людей трудились над тем, чтобы это таким и оставалось, фейками и ремейками. Режим есть режим. Но внутри этого режима жили люди обычные, с обычными мечтами, разве что лучше обутые и одетые, чем большинство сограждан, да лучше питающиеся. В таких Городах не был о преступности, коляски жители не заносили в квартиры, оставляя их в просторных подъездах. Этот Город был создан для важнейшей работы и хорошей жизни с одной стороны, а с другой стороны этот Город, мало кому доподлинно известной, был опасен для жизни, как никакой другой.