Мария Хайкина - Единожды восстав

Но если простого вдумчивого разговора было недостаточно, если для оказания помощи нужно было действие, если необходимо было что-то найти, разузнать, о чем-то договориться, а, может, и пригрозить, то на сцену выступал муж Ровины.

Хорвину Ристли перевалило за сорок. Он находился в том возрасте мужского расцвета, когда тело еще хранит свою силу, но юношеский пыл и страсть уже сменили опыт и холодный расчет зрелости. Он был смуглым, черты лица имел резкие, что, в совокупности со строгим, внимательным взглядом темных глаз, придавало его облику суровость, изредка смягчаемую приветливой улыбкой. Среднего роста, худощавый, с первого взгляда он не казался сильным, но это впечатление быстро менялось, стоило присмотреться к его скупым, отточенным движениям, твердой походке, ощутить на себе крепость его рукопожатия.

Хорвин и Ровина Ристли были теми противоположностями, что так удачно сочетаются вместе. Суровость и жесткость с одной стороны компенсировались мягкостью и добротой с другой, сдержанность в проявлении чувств у Хорвина контрастировала с открытостью и душевностью его жены.

Сказать о Хорвине и Ровине, что оба они любили друг друга, было бы сказать слишком мало. То чувство, что связывало этих двоих, нельзя было назвать просто любовью. Каждый не представлял себя без другого, они жили дружно и слажено, и в жизни их не было места пустым размолвкам. Когда оба были моложе, а страсти, будоражащие кровь – ярче, случалось, что трения между ними колебали семейный корабль. Но с тех пор миновало много времени, и оба давно уже пришли к согласию, они научились ценить друг в друге лучшее и принимать недостатки другого без раздражения.

Рассказ об этой паре был бы неполным, если бы мы не упомянули о главной ценности этой семьи.

Юлита… Первый весенний цветок на проталине, хрупкая пичуга в ладони, ясный свет в окошке – вот что была Юлита. Единственная дочь…

…

Хардон был одним из тех эретрийских городов, начальный путь которых теряется в глубине времен. Не сохранилось воспоминаний о том, как маленькое поселение на берегу лесистой речки Сарды росло, ширилось, принимало суда, следующие по старинному южному торговому пути, отвоевывало у леса новые земли. Вот город перекинулся на другой берег, вот первый мост связал обе стороны в единое целое, вот взметнул ввысь свои белые стены величественный Никольский собор – ныне старейшее здание города.

Никольский собор стоял на Вороньей горе – самой высокой точке Хардона. Отсюда хорошо была видна Ратушная площадь, можно было разглядеть ряды двух-трехэтажных домов, составляющих хардонский центр, виднелась узкая полоска реки, за которой, уже теряясь в зеленоватой дымке, просматривались особняки хардонской знати, тяготевшей к левому берегу Сарды.

Широкая лестница, степенно спускаясь от собора вниз, приводила к бульвару – обычному месту для прогулок хардонцев. Стоя у верхней ступеньки, Айтон Дарагон задумчиво смотрел вниз, но начинать спуск не торопился. Казалось, открывающийся перед ним вид заворожил его.

Но я не хочу сказать, что Айтон был поэтической личностью, и красота пейзажа нашла отклик у него в душе. Нет, он не был способен оценить ни прелесть юной весенней зелени, легкой дымкой оплетавшей стрелки тополей, ни стройный силуэт и величие старины взметнувшейся ввысь ратуши, ни манящую голубизну отрывающихся перед ним далей. Наш герой думал о другом.

Этот город был для него уже шестым. Ни в одном из мест Дарагон не задерживался надолго, и обычно отъезд его сопровождался скандалом.

Статный, удачно сочетающий в себе и крепкое сложение, и гибкость, Айтон привлекал внимание сразу. Но среди товарищей его выделяли не сила и не ловкость. Его отличала неистовая, бьющая через край энергия. Именно благодаря этому, благодаря тому неутомимому напору, с которым он стремился к поставленной цели, Айтон Дарагон неизменно оказывался в первых рядах. Удачливость вызывает уважение, и Дарагон добивался его.

Но уважаемый другими, Дарагон не умел отвечать тем же. В своих товарищах Айтон видел лишь соперников, тех, кого ему надо одолеть, тех, над кем он стремится возвыситься. Он не только не был способен считаться с интересами других, но, напротив, вид чьей-то неудачи вызывали в его душе какой-то странный восторг, неистовое упоение чужой болью.

Еще во время обучения в кадетском корпусе он случайно стал свидетелем, как один из приятелей присвоил казенные деньги. Дарагон долго преследовал виновного намеками. Он не стремился добиться этим какой-либо цели, он не вымогал у приятеля деньги, не пытался как-то использовать полученное знание. Ему нужно было одно – испытать чувство власти над несчастным, насладиться видом его терзаний. Когда виновный, не выдержав преследования, сознался, Дарагону удалось вывернуться только тем, что он никогда явно не давал понять, что шантажирует преступника. Положение Айтона в кадетском корпусе пошатнулось, но успехи, которых он достиг к тому времени, позволили ему удержаться и закончить обучение.