Александр Ерофеев - Детали и дали

Так продолжалось без преувеличения минут двадцать. Других слов в песне не было. Зато во время её исполнения мальчик выделывал акробатические этюды. А я никак не мог решиться попросить родителей. Потому что ведь могли подумать, что я не love Jesus. А за это можно и… как за родную катманду, в общем.

…Iiiiii loooove Jesus… И тут (о счастье!) крепкий в вере юноша, выполнив очередной переворот на поручнях, зевнул и, повернувшись к родителям, молвил:

– It’s a boring song, anyway. It’s decent, but very boring 6 6 Это скучная песня. Достойная, но скучная. (англ.) .

И семья торжественно покинула автобус.

(N.B. К дальнейшему действию этот эпизод не имеет ровным счётом никакого отношения и носит исключительно креативно-ассоциативный характер, как и было обещано в заглавии.)

А я вот почему про «засиживался допоздна» начал. Однажды поздним вечером что-то заставило меня залезть в шкаф в углу коридора. Ну, может, канцтовары Сашке для школы искал – не помню уже. И на нижней полке шкафа кучкой лежали cheque stubs, или, как их ещё называют, cheque butts (дословно – чековые жопки, а по-нашему – корешки). Если кому-то вдруг в жизни не приходилось выписывать чека (а вдруг!), это такие краешки чековых книжек у переплёта, которые остаются, когда все чеки из книжки вырваны. На них пишут адресата и сумму чека, чтобы не забыть, кому и за что было упл о чено.

Я из природного любопытства стал листать одну такую жопку и, в точности как это описывают в плохих детективах, «что-то вдруг показалось ему странным. И только через несколько секунд он понял, что именно».

А странным было вот что. Я только закончил просматривать лувровский cashbook, то есть журнал, куда заносятся все операции по денежным поступлениям и платежам. На чековой книжке было ясно написано, что она принадлежала Лувру. Но ни одно имя получателей платежей на чековых жопках и в кэшбуке не пересекалось. И в кэшбуке этих имен было гораздо больше. Прошло аж шестнадцать с лишним лет, а я очень отчетливо помню это ощущение, что я нашел что-то важное. Во мне проснулся такой внутренний, как, по словам моего папы, выражались у них в детстве в деревне, Шерлохомец.

На следующее утро я решил поговорить с личной ассистенткой К. и Ф. Она, хоть была тоже с Карибов, имела странное имя Lorraine (Лотарингия). Она ли послужила музой при выборе названия компании и от неё ли у ямайского хлопца появилась французская грусть – гадать не буду (забегая вперед, скажу, что у К. была ещё роскошная вилла на Кот д'Азуре, которую кредиторы потом долго пытались отсудить). Зато могу сказать, что подобно тому, как «поэт в России – больше, чем поэт», Лотарингия была в Лувре гораздо больше, чем ассистент. Она фактически вела все текущие дела компании. Она же выписывала и чеки. Поэтому к ней я и пришел с естественным вопросом о причинах столь разительных отличий.

На этот вопрос Лотарингия мне ответить не смогла, но в ответ устроила безобразную травлю меня. Она орала, что я тупой и не понимаю их бизнеса (ну, это, в общем, не привыкать). Она, кривляясь, прилюдно издевалась над моим акцентом. Она прозрачно намекала на то, что от русского вообще ничего хорошего ожидать не приходится.

Я терпел и, между прочим, даже не позволил себе в ответ ни одного расистского не то что высказывания, но даже намека. Давалось это нелегко, и мне приходилось периодически отступать в туалет и там успокаивать себя медитацией. Благо, этому способствовало стихотворение, выгравированное на двери с внутренней стороны неизвестным автором:

То ли благодаря длительному созерцанию этих строк неизвестного автора, мастерских по форме и глубоких по содержанию, то ли просто от наступавшей, наконец, тишины именно здесь мне приходили в голову самые лучшие мысли. Так, я решил для начала сравнить, совпадали ли суммы каждого платежа и поступления в чеках и кэшбуке. Да, совпадали. А потом установил на примере одного месяца, что Лувр в основном гонял деньги между дюжиной одних и тех же компаний (в российском деловом обороте именуемых живопырками), а в отчётности при этом возникали всё новые дебиторы на всё большие суммы.