Александр Абердин - Дети Сиспилы

Дым сигареты был приторным и тошнотворно-горьким, отдающим химикалиями, но он слегка притуплял боль в легких и гортани. От этого Станиславу Игоревичу стало одновременно и смешно, и горько. Глядя на распечатанную им пачку "Мальборо", он прекрасно понимал, что это именно курение убило его.

Хотя Станислав Игоревич был ещё жив, то состояние в котором он пребывал, — неоперабельный рак легких, уже нельзя было назвать жизнью. Пока что боль была ещё вполне терпимой, но, по словам врачей, жить ему оставалось не более полугода и уже через несколько недель боль станет просто непереносимой. Ему даже дали адрес хосписа, где можно было провести последние месяцы жизни более или менее комфортно, но сам он считал самым лучшим выходом из сложившейся ситуации не это, а самую простую эфтаназию.

Но, увы, Станислав Игоревич жил не в Швейцарии, а в России и потому об этом даже нечего и мечтать. Впрочем, он вовсе не собирался кончить свои дни в жутких мучениях. То, что должно разом положить конец его жизни, — новенький газовый револьвер, переделанный им самим под стрельбу боевыми патронами, лежал на журнальном столике. Там же лежало и его завещание, адресованное сыну, великовозрастному балбесу.

Станислав Игоревич Резанов, разведенный, москвич сорока шести лет от роду, русский, православного вероисповедания, считал, что может мало чем мог похвастаться в своей жизни и, уж, тем более, всё, что он мог завещать своему сыну, так это добрые две дюжины рукописей повестей и романов, жалкую однокомнатную квартиру, да, ещё убитый, до нельзя, автомобиль "Фольксваген Гольф". Может быть именно потому он написал в своем завещании: — "Генка, не будь таким идиотом, как твоя мать, найди издателя и всучи ему мои рукописи. Поверь, они вполне стоят того и ты ещё срубишь зелени с моего трупа, только не ссы и будь настойчивее, сынок! Твой папаша, всё-таки, писатель, а не какой-то там хрен с горы. Не забывай об этом никогда и обязательно постарайся с умом воспользоваться моими рукописями."

Пожалуй, история русской словесности ещё не знала ни одного подобного завещания писателя, в котором на шести с половиной страницах, набранных на старом компьютере, страдающем хроническими глюками, распечатанных на ещё более древнем лазерном принтере, картридж которого заправлялся в пятый раз, а потому у бумаги был такой вид, словно её обсидели мухи, слов и выражений ненормативной лексики было куда больше, чем слов составляющих гордость русского языка и это тоже смешило Станислава Игоревича.

Серьёзно в этот душный июньский вечер, он относился только к бутылке отличного французского коньяка "Хеннеси", которую собирался прикончить, прежде чем пустить себе пулю в висок. А может быть выстрелить в рот, чтобы не уродовать своего собственного трупа и не выглядеть на похоронах законченным идиотом. Как именно произвести выстрел, он собирался решить в самый последний момент и даже положил, специально для этого, на журнальный столик пятирублевую монету.

Если выпадет решка, то он выстрелит себе в висок, чтобы лишний раз позлить своей жуткой рожей бывшую жену, которая обязательно явится на его похороны. Ну, а если выпадет орел, то тогда ему уже ничего не останется делать, как отправляться в мир иной с благообразной и умиротворенной физиономией, если таковую, конечно, сумеют соорудить в похоронной конторе за те жалкие гроши, которые у него имелись для оплаты услуг Безенчуков новейшего времени.

В церковь Станислав Игоревич уже сходил и даже поставил самую толстую свечку Николе Угоднику, чтобы тот похлопотал за него перед Господом Богом и попросил святого не судить его строго за проявленную в конце жизни слабость. Уж кто-кто, а Боженька хорошо знал, что он никогда не жаловался на судьбу, не ныл, всегда вкалывал до седьмого пота и никогда не предъявлял к нему никаких претензий за вялотекущую, но уж слишком постоянную непруху. Он всегда твердо верил в одно: — "масть не лошадь, к утру обязательно повезёт", но сегодня, похоже, настал его последний вечер, везением даже и не пахло, а потому он решил не затягивать всю эту катавасию, которую кто-то, явно, сгоряча, назвал жизнью, ещё до наступления утра.

Так же серьёзно, как Станислав Игоревич относился ко всему в жизни, он отнёсся и к своему уходу из неё. Вернувшись из церкви, он первым делом не только тщательно вымылся, побрился и постриг ногти, но и хорошенько очистил кишечник, чтобы не ложиться в гроб полным дерьма. Отличный французский коньяк был не в счёт, как и плитка чёрного английского шоколада. Ни то, ни другое просто не успеет превратиться в мочу и фекальные массы, а стало быть деятелям из похоронной конторы не придется особенно уродоваться с его трупом.