Мария Романушко - Как лепить планеты. Рассказы

Мы вышли из Литературного института и пошли через сквер к воротам. Накрапывал дождь. Огромные редкие капли стукали по листве и по асфальту, как виноградины. И пока мы шли, за те несколько минут, накрапывание превратилось в сплошной поток. Дождь бешено зашумел, растрепал деревья институтского сквера и бульвара за воротами. Стало темно, как в колодце. Дождь был таким плотным, что между мной и моим спутником образовалась как бы стена.

– Я – на Цветной, в «Литературку», а тебе куда? Давай подброшу!

Мне надо было в метро, но никакого метро по дороге от Тверского до Цветного в ту пору ещё не было. А в «Литературке», в отделе писем, у меня работал старый знакомый, которого я давно собиралась повидать.

– Тогда и мне на Цветной, – сказала я.

И мы нырнули в его красный «жигулёнок», стоявший у обочины сразу за воротами. Развернулись. Поехали. Ливень хлестал, выл, клокотал…

Мы не доехали и до Пушкинской. Ткнулись опять в обочину. Мир вокруг перестал существовать. Ни машин впереди, ни домов, ни решетки бульварной изгороди. Был только белый, гудящий поток… Какой-то первобытный, безумный… По мостовой неслась взбесившаяся река… «Жигулёнок» едва удерживался, чтобы не оторваться от потонувшей обочины и не поплыть вспять – к Никитским воротам – бумажным корабликом, не закувыркаться в мутных волнах летучей щепкой… Хотя казалось: ни Пушкинской площади, ни Никитских ворот в природе уже не существует – всё начисто смыто…

– В жизни не видел такого дождя, – сказал мой спутник. – Прямо конец света…

– Или – начало, – сказала я.

– Всегда ты споришь, – сказал он с лёгким укором, и мы засмеялись. – Ужасно ты похожа на мою младшую дочку.

А июльский ливень гудел и полыхал за мутными окнами нашего батискафа… Нас слегка покачивало.

– Послушай, а ты всерьёз решила перейти на заочное? Может, всё же останешься в моём семинаре?

– Да нет, уже решила… Надо зарабатывать на жизнь.

– А почему ты не живёшь на литературный заработок?

Я засмеялась на его слова.

– Потому что у меня его нет!

– Надо подсуетиться. Брать командировки в журналах. Хочешь, помогу с этим?

– Спасибо, но… У меня не получится писать на заказ.

– Надо уметь писать всё. И на заказ тоже. Многие начинают с того, что пишут на заказ.

– Мне кажется, если этим заниматься, то отучаешься писать по-настоящему, своё.

Я думала, он обидится на мои слова или разгневается (а гневаться в мой адрес он умел!), но он смотрел на меня по-доброму, ласково и грустно. И я вдруг впервые за два года нашего напряжённого, трудного общения (норовистая студентка – и творческий руководитель), увидела за его аристократической внешностью – немолодого, усталого человека.

– До чего ж ты похожа на мою младшую дочь! – опять сказал он. – Ну, скажи мне: почему вы всегда спорите?..

– Не знаю, как ваша дочь, а лично я терпеть не могу спорить, – сказала я.

Он захохотал. И это тоже было неожиданно – его смех, как и непривычная теплота в глазах, которые два года смотрели на меня с такой непримиримостью! С самой первой встречи: с первого занятия, когда каждый студент выходил на середину аудитории и читал одно стихотворение – для знакомства. Критического замечания удостоилась только я.

У той – первой – встречи была предыстория. Три года подряд, весной, я посылала свои стихи в Литературный институт – и они неизменно возвращались обратно, «как не прошедшие творческий конкурс». Что в них было не так, и чем они не удовлетворяли высокочтимую приёмную комиссию, оставалось для меня загадкой: рецензия к стихам не прилагалась. Было любопытно – почему всё-таки?..

И как-то раз, посреди зимы, задолго до начала конкурса, я решила послать их кому-нибудь из поэтов, кто вёл в институте творческие семинары. Кому посылать – было всё равно. Поэтому я написала на бумажках несколько фамилий, бросила их в шапку – и вытянула… ту, на которой была фамилия человека, рядом с которым я сидела сейчас в маленьком батискафе на дне первобытного океана… Тогда я обрадовалась: с этим именем было связано несколько моих любимых песен, а одну, старую-престарую, ещё довоенную, я особенно любила напевать в детстве. Про любимый город, который может спать спокойно…

Я послала ему стихи и просила написать откровенно, стоит или не стоит попытать счастье ещё раз. К своему величайшему удивлению, вскоре я получила ответ. Не на официальном бланке и даже не на машинке – а большое письмо от руки! Он писал, что стихи у меня симпатичные, но уж очень они подражательны. Что подражаю я сразу многим поэтам: Ахматовой и Цветаевой, Блоку, Есенину и разным другим. И что комиссия творческая очень строга… И что не берётся он мне давать совет, а вывод из всего выше сказанного я должна делать сама.