Мария Романушко - Как лепить планеты. Рассказы

Его глаза с печалью смотрели на меня.

– Смешная ты девочка. Но ты мне нравишься. Прощай.

Трамвай, сияя изнутри жёлтым заревом, взвизгнул и остановился. Пассажиров было всего несколько человек. Никто не вышел. Вагоновожатый смотрел на нас и ждал.

– Терпеть не могу прощаться. Грустно это как-то…

– Да ладно, чего уж там… – он легонько подтолкнул меня к вагону.

Я вошла в вагон, двери с грохотом закрылись, и трамвай, резко рванув с места, полетел меж двух тёмных стен мрака по узкому сверкающему пути… Я прошла к заднему окну, и ещё долго мне была видна старинная трамвайная остановка и одинокая фигура под жёлтой, качающейся на ветру лампой. Он всё махал мне вслед рукой, потом снял шляпу и долго махал шляпой…

Почему-то вспомнилось, как я ездила в гости к Большому Поэту. Нет, велик он был не из-за своих поэтических заслуг. А потому он был велик, что заведовал Главной Кормушкой, где распределяли премии, дачи и другие жизненные блага.

Меня познакомил с ним мой замечательный крёстный, большой любитель и знаток поэзии. Он помнил Большого Поэта молодым. Он читал иногда наизусть его старые стихи, которые помнил с юности. Я не могла поверить, что их написал Заведующий Кормушкой, пока крёстный не показал мне старый томик стихов с пожелтевшими страницами. И эти, почти рассыпающиеся от времени, странички дышали такой свежестью и талантом! Казалось – стихи написаны только вчера.

– А ведь он тоже относится к поэтам Серебряного века! – изумилась я своему открытию.

– Мог бы относиться… – задумчиво сказал мой крёстный. – Да, он начинал в одно время с ними, и со многими из них дружил. Но потом видишь, как бывает: переквалифицировался в пролетарского поэта. У него жена дворянского происхождения, ему нужно было спасать и её, и себя…

Мой крёстный навещал порой Большого Поэта по старой дружбе. И однажды позвал в этот дом и меня.

Мы приехали на летней электричке в писательский дачный посёлок. Прошли по жарким безлюдным улочкам. Вдоль глухого высокого забора с колючей проволокой по верху. Дошли до калитки. Впрочем, это была не совсем калитка – а дверь с глазком и кнопкой звонка.

Позвонили. Долго ждали. Потом нас рассматривали в глазок и выспрашивали, кто мы такие. Ходили о нас докладывать, мы опять ждали. Наконец дверь в заборе отворилась, и нас впустили на территорию.

Следом за человеком, мужчиной лет пятидесяти в тёмном костюме, невысокого роста, с тихим голосом слуги, мы прошли между высоченных сосен по усыпанной красным песком дорожке к дому. Дачей его можно было назвать с очень большой натяжкой. Это был двухэтажный особняк с полукруглым каменным крыльцом. На крыльце стоял сам Большой Поэт. Толстый живот его поддерживали две широкие подтяжки. Его рас-плывшееся красное лицо улыбалось нам навстречу широко и приветливо. От него крепко пахло вином.

Мы прошли на веранду. Здесь стоял большой стол. На столе – початая бутылка с яркой иностранной этикеткой. Хозяин опустился в кресло у стола с намереньем продолжить прерванное нашим появлением занятие. Жестом пригласил нас садиться и присоединиться к нему.

Полуобернувшись ко мне, он спросил:

– Что предпочитает молодёжь: французское или грузинское?

Молодёжь предпочитала лимонад. В крайнем случае – чашку чая. Хозяин густо рассмеялся, сочтя мой ответ за шутку.

– Ванька, Ванюшка! – крикнул он в сторону распахнутых дверей.

Тут же возник человек в тёмном костюме, который вёл нас сюда от калитки.

– Принеси-ка нам, дружок, из погреба французского!

Человек исчез без звука.

В углу веранды работал огромный цветной телевизор. Тогда, в начале семидесятых, – большая редкость, невидаль. Показывали футбол. Перехватив мой взгляд, хозяин сказал:

– Одна лётчица подарила. Я её воспоминания военные напечатал. Вот, притащила, – в благодарность.

– И вы приняли от женщины такой дорогой подарок?

Он окинул меня добродушным хмельным взглядом и рассмеялся.

– Да она счастлива была мне его подарить!

Тем временем на столе возникла запотевшая бутылка французского. Возникла пышная горничная в белой кружевной наколке, бесшумная и лёгкая, как облако, с двумя хрустальными бокалами на подносе.

Где я? В каком веке?.. Рядом со мной сидел хозяин, русский барин. Дом был полон челяди. Заходил шофёр (так и хочется сказать: кучер), сказал, что всё заказанное из Москвы привёз. Откуда-то из глубин дома выплывала кухарка, тоже о чём-то докладывала. В раскрытое окно было видно работающего садовника: он косил, коса жарко взвизгивала, пахло скошенной травой… У края стола сидел бессловесный Ванька-Ванюшка, временами он срывался с места, куда-то убегал и приносил из погреба «подружку» (так хозяин называл каждую очередную бутылку). Хозяин подливал в наши бокалы. После дороги ужасно хотелось пить. Пришлось пить то, что дают. Мужчины смотрели футбол и обсуждали этот мало интересующий меня предмет. Стало скучно и захотелось на волю.