Аше Гарридо - Акамие. Любимая игрушка судьбы

– Помолчи, малыш, – мягко сказал Лакхаараа, берясь за повод.

В ожидании, пока слуги с борзыми их догонят, – а ехали они не торопясь, везли благородных псов в седлах, – царевичи прошлись, давая коням отдохнуть.

Суслики, столбиками торчавшие тут и там, проваливались под землю при их приближении, зато из-под ног вспархивали растрепанными комочками жаворонки и повисали, звеня, в вышине.

Обиженно молчал Эртхиа, пиная перед собой носком сапога ком сухой травы, а Веселый тыкался мягкими губами ему в ухо.

Лакхаараа искоса поглядывал на брата. Эртхиа сменил наконец гнев на милость и с просветленным лицом повернулся к нему.

– А как хорош брат Акамие! Ох, и повезло нам сегодня… Как повезло!

– Да уж, повезло, – мрачно согласился Лакхаараа. – Повезло, как луне в конце месяца.

Эртхиа изумленно уставился на него.

Акамие опустился на вышитые подушки, заботливо уложенные рабами возле широкого окна. Ему хотелось хотя бы заглянуть в свиток, полученный от учителя, ведь солнце уже подбиралось к зениту.

Урок был прерван прежде обычного, но старший евнух проследил, чтобы избыток времени не пропал даром. Обитателю ночной половины полезны не чтение и ученые беседы, а постоянные упражнения, необходимые для сохранения гибкости и легкости движений. И так уже непозволительно много времени отнималось от них для ненужного баловства. Старший евнух не одобрял вольностей, позволенных царем своему любимцу, не одобрял молчаливо, но деятельно.

Сняв крышку, Акамие вынул из футляра свиток и развернул его, но вскоре отложил: взгляд не мог уловить смысла, раз за разом пробегая те же строки.

Перед глазами все еще стояли изумленные лица царевичей.

В те ужасные мгновения в покоях Эртхиа Акамие казалось, что свет померк в его глазах, но теперь он ясно видел лица братьев, так похожие на ненавистное лицо повелителя, что казалось: это он сам стоит перед Акамие, чудесным образом раздвоившись: и мальчик с нежной, гладкой кожей смуглого лица, и воин с юной бородкой, темными завитками покрывающей подбородок. Удлиненные глаза поднимались к вискам, и густые брови в разлете повторяли их линию. Тонкие ноздри хищно изогнутого носа трепетали над надменной складкой полных губ. Фигура была еще стройна и легка у Эртхиа, но уже обещала приблизиться к коренастой мощи отцовской у Лакхаараа.

В глазах Эртхиа увидел Акамие восторг и нежность, но темный взгляд Лакхаараа полыхнул такой ревнивой страстью, что мог сравниться лишь с горевшим желанием и ненавистью взглядом повелителя.

Никто ничего прямо не говорил Акамие, но, выросший на ночной половине дома, среди рабынь и рабов, служивших утехам повелителя, мальчик научился понимать больше, чем ему говорили. Он знал, что мать его, северная королевна, прожила в плену недолго. Родив мальчика, она, любимая царем более всех его женщин, стала бы женой и царицей, но умерла в ту же ночь. И отец ненавидел Акамие за эту смерть и желал его неутолимо, потому что бело-золотые волосы и светлая кожа неотразимо напоминали царю о потерянной возлюбленной.

И редкая ночь проходила без того, чтобы властный низкий голос не позвал Акамие в царскую опочивальню. Недаром его покои были самыми роскошными и находились ближе всех к спальне повелителя, чтобы не приходилось посылать за ним. Акамие знал, что пока он не вырос и не обучился нежному искусству, эти покои так и оставались незанятыми после смерти светловолосой пленницы. Акамие трудно было думать как о матери о красивой женщине, так же, как и он, в начале ночи спешившей на зов повелителя, делившей с повелителем ложе – так же, как и он.

Но царевичи – царевичи были его братьями, и он со смертной завистью вспоминал их одежду, приличествующую юным воинам и царским сынам, кинжалы в богатых ножнах, легкие и удобные сапоги, и кожаные штаны всадников – и косы! Длинные, туго заплетенные, украшенные со сдержанной роскошью, как подобает быть украшенным тому, что воплощает волю и честь свободного воина.

Рабам головы брили, кроме тех, что под покрывалом.

Волосы Акамие были густы и намного длиннее, чем у братьев, но служили лишь украшением и забавой.

Самыми горячими и униженными мольбами, самой пылкой ложью и притворством в ночные часы добился Акамие разрешения присутствовать на уроках младшего царевича – и трепетал малейшим проступком вызвать недовольство царя и дать повод к запрету.

Эртхиа же своего счастья вовсе не ценил, предпочитая упражняться в верховой езде и стрельбе из лука, а также в пении и игре на дарне превзошел своих учителей и, как утверждали многие, знаменитых певцов времен минувших. Но кто их слышал, чтобы сравнить?