Толик даже вздрогнул от неожиданности, за внутренний карман схватился, и от цыганки опасливо ближе к окну посунулся. Правда, тут же и успокоился: привычная тяжесть плотного конвертика оставалась на прежнем месте…
Вышел он из вагона уже налегке и аккуратно сунул пустой конверт в подвернувшуюся урну. Одно Толик хорошо запомнил, что вытащил скопленные матерью деньги из конверта сам и добровольно передал молодой цыганке…
– Ну, как пришла, так и отваливай, – грубовато сказал Толик, справедливо разобиженный на все цыганское племя.
– Зачем так говоришь, золотой? – вдруг даже как испугалась цыганка, сверкнув огромными глазищами. – Я помочь тебе пришла… Большую беду от тебя хочу отвести.
– Какую еще беду! – совсем озлился Толик. – Сказал же я тебе – отваливай…И ты, Петр Борисович, чего варежку-то раззявил…
Борис Петрович, чутко уловив раздражение хозяина, решительно направился к незваной гостье.
– Ты кинжал-то зачем в Таиланде купил? – перешла на свистящий шепот цыганка. – Тебе жена что говорила? Не покупай, просила она тебя, а ты не послушался, и теперь большая беда может у вас случиться… Правду говорю, золотой, истинную правду…
Движением руки Толик остановил охранника. На какой-то миг ему вдруг показалось, что это та самая цыганка, из вагона, ничуть не изменившаяся, словно и не прошло с той поры пятнадцати лет. И какой-то странный холодок торкнулся в самое сердце Толика, отчего ему вмиг стало зябко и неуютно. И еще – дремучий лес поблазнился ему, и он среди этого леса вроде как совсем один остался… И какой-то странный шум в этом лесу, какие-то тени – не то от деревьев, не то от набежавших туч…
– А вот с этого места – давай поподробнее, – мрачно сказа он цыганке.
В Таиланд они летали втроем: он, жена Тамара и Дашка. Два дня, как вернулись. Отдохнули хорошо, ну – очень хорошо! Жили в пятизвездочном отеле, где «все включено». Днем и ночью купались в бассейне, загорали. Ездили на острова, в буддийские храмы, катались на яхте и катамаране. Одно было не очень – вода в заливе грязноватая. Но – не вопрос: в бассейне она отливала изумрудами.
Перед самым вылетом домой, накануне, поехали они на автобусе с экскурсией в тайскую деревушку. Погуляли, рисовой водочки откушали, какой-то гадостью из змеиного мяса закусили. Сок манго вволю попили. Дашке шляпку из тростниковой соломки купили. И уже перед тем, как податься в автобус, Толик зачем-то в случайно подвернувшуюся убогую лавчонку заглянул. Убогая-то она убогая, а зашли внутрь – там, в человеческий рост, золотой Будда прямо напротив входа сидит. Повсюду свечи горят (они потом часто Толику снились) и такой аромат от благовоний из сушеных трав, что голова кругом. Даша сразу же в амулет из разноцветных камушков вцепилась.
– Папа, папа, – тянет его за руку дочурка, – купи мне, пожалуйста, мулетку… Мулетку хочу!
– Амулет, а не мулетка, – строго поправила ее мать.
– Нас со всеми этими амулетами самолет не поднимет, – попробовал возразить Толик, да где там – купили. Для дочери – святое дело.
И вот Толик вдруг в самый угол этой лавчонки посунулся, словно его кто-то под локоток туда провел. И там, среди подсвечников из бронзы, маленьких и больших слоников, вееров и всякой прочей ерунды, он вдруг увидел необыкновенно изящную, пистолетной формы, деревянную рукоять кинжала, торчащую из красных ножен с металлическими заклепками. И как увидел, так уже взгляд не мог оторвать.
Осторожно взяв в руки ножны, Толик вдруг ощутил странную тревогу под сердцем. Он даже оглянулся на своих родненьких женщин, как называл их в минуты благодушия. А «родненькие» его с головой утонули в корзине с бижутерией. И тогда Толик еще более осторожно потянул клинок из ножен. Лезвие кинжала было отковано из какой-то старинной стали, может быть, даже – дамасской, с двумя небольшими углублениями для большого и указательного пальца. Но главное – оно было волнообразным, с ассиметричными пятнами на поверхности, в которых четко просматривался силуэт человека. Число волнообразных изгибов равнялось семи… Клинок, словно гадюка, опасно выполз из ножен, и сердце у Толика бешено заколотилось. Даже в самые тяжелые минуты встречи один на один с бурым медведем на Камчатке, оно у него так не билось… Что за хрень, невольно подумал Толик, но тут же обо всем забыл, потому что клинок его буквально заворожил. Таких изящных, таких плавных, таких элегантных линий он в своей жизни еще не встречал. Это потом, несколько дней спустя, Ромашов вдруг додумался до того, что лезвие кинжала неуловимо смахивает на Томкину фигуру до родов: те же плавные линии, соблазнительные изгибы в известных местах, то же неудержимое желание – подержать в руках…
Читать дальше