Виктория Волгина - В чужом пиру

– Ну нет, Сусанина постигла плохая участь!

Когда они наконец вышли на своей остановке, «Шаляпин» быстренько свернул куда-то в сторону, а Лера с Динкой прямо перед собой, через дорогу, увидели дом с ярко освещённым номером 3. Каким образом в Динкином сознании перепутались номер дома и третья остановка от метро, неизвестно, но хорошо уже было и то, что они вообще добрались. Сумасшедшее путешествие длиною в день окончилось. На московской окраине тихо лежала ночь. Они перешли дорогу и вошли в тёмный спящий двор, окружённый громадами домов спального района. И неожиданно очутились в оазисе, где пахло мокрой землёй, осенними цветами и умиротворением. Лера с Динкой сразу поняли, что они на земле обетованной, что здесь их приютят и обогреют. Совсем по-деревенски копошилась в газоне какая-то женщина.

– Кого вы ищете? – спросила она. – Ах, Катю.

И опять, как в деревне, закричала, подняв голову вверх:

– Катя, Катя, к тебе приехали!

На пятом этаже распахнулось окно:

– Пусть заходят.

– Понятно, – сказала женщина в газоне, оказавшаяся консьержкой, и открыла Лере и Динке дверь подъезда. Так ступили они на Катину территорию.

Тот, кто сказал: «Не бойся…», слов на ветер никогда не бросал. И послал двум чужачкам в Москве ангела-хранителя в образе простой русской женщины Кати. Она и впрямь была ангельской породы: кроткое лицо и абсолютно незащищённая от мира душа, что вызывало в Лере чувство страха за неё. Но, может быть, напрасное – покровитель её был всемогущ.

Она родилась в тенётном городке Лериной – Динкиной юности и прожила там бессчастную жизнь с пьющим и злым мастеровым мужем. Горькая Катина жизнь была подробно рассказана писателем с аналогичной фамилией ещё в начале двадцатого века. «Вот ведь какая штука, – думала Лера, – века уходят вместе с идеологией, но не переводятся почему-то на Руси злые мастеровые мужики, пьющие и бьющие, равно как и кроткие женщины, их жёны – „битые, мятые, клятые“».

Всю замужнюю свою жизнь проходила Катя, обвязанная платком по самые глаза, потому что её семейное счастье было, как говорится, на лице. На вопросы любопытных она отвечала, что больна. «Сука» – самое ласковое Петькино слово для Кати. Не нравилась еда – тарелка на пол или в окно, кулак по столу:

– Ушибу!

А уж когда случалась зарплата, то хоть святых выноси! И попробуй откажи в ночных утехах такому.

– Убил бы, – говорила Катя.

За жизнью родителей поневоле следили глаза подрастающего сына. И его будущая жизнь будет копией с жизни родителей, но в ещё худшем варианте.

– Зверь, – скажет потом о сыне сама Катя.

Но наказал-таки Бог Катиного мужа, видно, наступил предел Его терпению: разбил Петьку паралич. И семь долгих лет выносила Катя из-под него судно. Не ропща тянула она лямку, сводила концы с концами, живя только огородом, – работать не могла: кто же будет Петьку обихаживать? Ещё спасала жена брата, работавшая в ресторане, сумками носила еду для неё. Выросший сын кричал:

– Выбрось его на улицу или отрави! Надоели его стоны и дерьмо!

– Сынок, – плакала Катя. – Это же отец.

– Ты всё забыла? Ты забыла?!

Нет, не забыла, но знала твёрдо, что лежачего не бьют, и что убогого обижать грех. И жалела беспомощного уходящего Петьку. А он под конец жизни даже научился человеческие слова ей говорить.

И наступит день, когда сын, успевший обзавестись собственной семьёй, выгонит мать с параличным отцом прямо на улицу. Кате какое-то время спустя купит комнату в общежитии племянник, живущий в Москве. Там, в общежитии, и умрёт наконец параличный, развязав Кате руки. Полученная свобода открыла ей нерадостную картину: в городке полный разграй и раздрай, работать негде, жить не на что. Население исчезло. Оно, как большая стая, поднялось и перелетело в сытую Москву. Пришла и Кате мысль о Москве: надо зарабатывать, не век же ей жить в общежитии. Ко всему прочему, не было уже сил смотреть на зверства сына, забивавшего жену на глазах у ребёнка. Не раз спасала Катя сноху с внучкой, прятала у себя среди ночи, но ведь на всю жизнь не спрячешь… Тут приехала из Москвы жена брата, спасавшая их когда-то от голода, и собрала Катю с собой.

– Поживёшь пока у племянника, – сказала она.

И, обмирая от страха, Катя поехала в Москву. Родственница нашла ей работу – ухаживать за лежачим больным. Но Катя уже была в этом деле профессором, да и больной был человек интеллигентный, Катю не материл. Ухаживала она за ним, как за мужем, в обиду опекунше не давала, близко к сердцу принимая страдания больного. Хозяйка, падчерица больного, известная дама из мира искусства, платила ей мало, «для вашего региона достаточно», и частенько, под злую руку, обижала безответную Катю и отчима. И опять немало слёз было пролито. Но через год больной умер, и мадам сама нашла Кате работу няни у своих знакомых, дав ей блестящую аттестацию.