Семён Ходоров - Запоздалые цветы. Непридуманные истории

Кирилл Петрович проснулся с первыми рассыпчатыми лучами восходящего, ещё розоватого, солнца. Изумрудные шапки вершин Пятигорья нахально заглядывали в распахнутое окно, взирая на нескончаемую вертикаль стройных Наташиных ног. Кирилл Петрович с умилением смотрел на, открывшееся перед ним, девичье очарование, к которому он осторожно прикоснулся сегодняшней ночью. Он вдруг понял: всё, что произошло до рассвета между ним и Наташей, ему не приснилось. Это было не заурядное романтическое приключением, не начало быстротекущего курортного романа и не беспорядочной связь с красивой женщиной. Это стало предвестником перемен в рутинной цепочке его однообразной, жизни.

Кирилл Петрович быстро водрузил своё поджарое тело в любимые, цвета морской волны, джинсы и в белую футболку и привычно захлопотал над приготовлением чёрного кофе, засыпанного в золотистую джезву. Мистические мысли хаотично бороздили мозговые извилины Кирилл Петровича. Вдруг одна из них, словно пробившись через каменное ограждение, пронзила всё его естество. Он чётко осознал, что эта ночь отнюдь не означала незапланированный всплеск мужских гормонов. Его аналитический ум, отбросив всё лишнее, однозначно выхватил из вороха всего ненужного единственный аргумент. И этот аргумент назывался любовью. Нежданной, нерастраченной, свалившейся, как свежий снег на непокрытую голову, любовью. Кофе давно вскипел и небольшими коричневатыми струйками медленно стекал на газовую горелку. А Кирилл Петрович продолжал мучительное дифференцирование своих воспалённых мыслей, пока не пришёл к непреклонному выводу, что чувства, которые пришли к нему сегодня, он никогда ранее не испытывал. Засыпая новую порцию кофе в полуобгоревшую джезву, Кирилл Петрович понял, что к нему, к великовозрастному мужчине, безвозвратно подкатывающемуся к полувековому юбилею, пришла любовь, которую можно смело классифицировать как первую.

– Кирилл Петрович, – послышался из спальной комнаты мелодичный голосок Наташи, – куда вы пропали и бросили меня на произвол судьбы.

– Милая моя, сдаётся мне, что я тебя не бросил, а наоборот приобрёл и, кажется, на всю оставшуюся жизнь, – едва слышно прошептал Кирилл Петрович.

Однако, оторопевшая и мгновенно побледневшая, Наташа, чётко расслышав каждое его слово, на затянувшемся полувздохе промолвила:

– Желанный и любимый мой, Кирилл Петрович, я уверена, что у вас было немало женщин, но никто и никогда не любил и не будет любить вас так пылко и самозабвенно, как я. Доверьтесь мне, пожалуйста, и мы будем с вами счастливы.

У Кирилла Петровича перехватило дыхание от избытка, нереализованной в своё время, нежности. Едва справившись с собой, он снова впал в какую-то экспрессивную прострацию, увидев распростёртые к нему руки полностью обнажённой Наташи. Он крепко прижал, обмякшую и купающуюся в его объятиях, белокурую фею к себе и нарочито беспечным тоном произнёс:

– Вот и договорились, милая. А сейчас, марш в постель, куда через несколько секунд будет доставлен утренний кофе. И вот ещё что, с этого момента – мы взаимно влюблённая пара, поэтому немедленно переходим на ты. Я для тебя – уже немолодой Ромео, которого зовут просто Кирилл. Ну а в служебной обстановке, я – твой начальник, Кирилл Петрович.

Перед тем как слиться в долгом и затяжном поцелуе, Наташа всё-таки успела промолвить, обнажая свои лингвистические познания, фразу, которую Кирилл Петрович запомнит надолго:

– Любимый мой, Кириллик! Да будет тебе известно, что твоё имя, в переводе с греческого, означает господин или повелитель. С этой исторической минуты и до конца жизни ты – мой повелитель и господин, с этой минуты я вручаю себя тебе навсегда.

Сплошная лихорадка будничной рутины растворялась во взаимном влечении Кирилла и Наташи. Их чувства обоюдного тяготения друг к другу разгорались всё сильнее и сильнее, возносясь по немыслимой восходящей линии, по которой они парили в свободном и сказочном полёте. Непомерно увлечённые друг другом, они не замечали любопытных взглядов своих коллег, которые, как водится в настоящем производственном коллективе, на каждом углу обсуждали искромётное зарево их пылающего романа. Неизвестно сколько времени продолжались бы эти пересуды и кривотолки, если бы сердобольная секретарша Ирина Алексеевна, набравшись смелости, как то не выпалила: