Юлия Донская - Рассказы. ПРОСЕБЯТИНА

А я просила:

– Не трогайте.

А они распускали руки:

– Какая она гладкая… Аааааа!!! Сука! Она мне руку прокусила…

А я их успокаивала:

– Вы не волнуйтесь, у неё все прививочки есть.

Со временем я научилась убеждать мужчин: после просьбы погладить, я сразу сообщала о прививках, это работало.

Берта не одобряла парней, с которыми я встречалась. Она не воспринимала их всерьёз – вы тут ненадолго, – словно говорил её равнодушный взгляд.

Только один мой парень нравился Берте – Костя. Он всегда был ей рад, никогда не пытался её воспитывать, как пробовали некоторые другие – о чём впоследствии сильно жалели. Даже я сама пожалела один раз, когда хотела сделать из Берты приличного человека.

Дело в том, что моя собака очень любила помойки, а я не очень одобряла это её пристрастие. Каждый раз так трудно было её оттуда забрать и очень стыдно находиться рядом, пока она там рылась.

– Берта, ну хватит, пойдем, – звала я.

Ноль эмоций.

– Что ж вы собаку совсем не кормите? – обычно спрашивала какая-нибудь бабулька.

– Кормим.

– А чего же она у вас такая тощая?

Возразить мне было нечего, Берта была и вправду тощая, сколько её ни корми. Вместо ответа я пыталась поймать, пристегнуть её и утащить от помойки. Метров через пятьдесят собака приходила в себя, я её отпускала, и мы спокойно шли дальше.

Один раз я решила её проучить. Берта нашла на улице кость, а для неё это святое.

– Брось! – строго сказала я.

Ноль эмоций.

– Брось, я сказала!

А потом… Зачем я к ней полезла? Хотела спасти её от осколков костей? Хотела показать кто тут главный?

В общем, я разжала её пасть и достала из глотки оставшиеся куски, а она в ответ – прокусила мне руку, в том числе ноготь, и судорожно успела схватить выпавшие из пасти куски кости. Мне было больно и обидно.

Покусанная, в крови и слезах – я вернулась домой. Мама очень разозлилась – она долго объясняла Берте, что её детей кусать нельзя. Красиво объясняла, эмоционально, приводила какие-то доводы, и много раз у неё спрашивала:

– Ты поняла меня?

Но Берта была в тот вечер не разговорчива и всё больше молчала, потупив взор.

Мне было жалко её и себя, было приятно, что за меня так серьёзно вступилась мама, и к концу их диалога, я уже, конечно, простила Берту. Но тут пришёл папа…

Папа у меня, чтобы вы понимали: «Во!» – так Малыш объяснял Карлсону особенность характера своего папы, показывая при этом крепко сжатый кулак. Но надо заметить, что у Малыша папа – просто тряпка по сравнению с моим. Если бы я когда-нибудь разбила люстру – у меня даже не хватает фантазии представить, что бы со мною было. Это при том, что многие люди считают меня фантазёркой.

В общем, домой пришёл папа…

Мой папа, чтобы вы понимали, он такой человек, которого непременно все должны слушаться. Например, как-то раз они с Бертой пошли в магазин. Он её спокойно зовёт:

– Берта, иди сюда!

Она не слушается.

Тогда он строго на неё смотрит и говорит:

– Ко мне! Ко мне, я сказал!

Собака подходит.

– Сидеть! Сидеть!!!

Она садится.

Тут из магазина выходит женщина и говорит:

– Мужчина, что вы орете? Это моя собака!

– Вы уверены?

– Конечно! Только не пойму, как вы научили её «сидеть». Она вообще ни одной команды не знает.

В общем, мой папа…

Как бы это объяснить? Ему когда что-то не нравится, он решает проблему радикально, раз и навсегда.

Например, однажды мне купили нового хомячка, чтобы я не расстраивалась, потому что прошлый у меня умер. Так вот новый хомячок оказался с характером и укусил папу за палец.

Папа долго не думал, открыл форточку и выкинул его в окно. Надо добавить, что жили мы тогда на девятом этаже… Но все равно у хомячка с таким характером – не было шансов выжить в нашем доме.

В общем, думаю, вы поняли мой ужас – домой пришёл папа и не просто пришёл, но увидел нас: маму – разговаривающую с собакой и меня зареванную, с забинтованной рукой.

Что было дальше – не помню. Думаю, что он спокойно послушал мамин рассказ, а потом ушёл в комнату и вернулся уже с ружьем. Я очнулась на папиных словах:

– Пойду в лес. Застрелю её.

Я думала, что у меня от ужаса и горя разорвется сердце. Мой папа, если он что-то сказал – значит он почти это сделал.

За всю свою жизнь я помню только две папиных угрозы, которые он не исполнил.

Первая – он не подстриг меня на лысо, когда узнал, что я курю. Но, может быть, так вышло лишь потому, что он сказал это – когда мне было двенадцать, а узнал, что я курю – когда мне было двадцать два, – видимо просто за десять лет забыл.