Марина Тмин - Причастные истории

Драгоценные их чада в это время жили своей особой жизнью, взрослому глазу и пониманию недоступной. Мальчишки постарше воровали у отцов сигареты, прятались от всевидящих матерей за гаражами, где с гордым и независимым видом перегибали пополам палочку, чтобы руки не воняли, и курили не в затяг. Хвастали друг перед другом:

– Я вчера четыре сигареты стащил, и батя даже не заметил.

– А мой вообще меня в магазин посылал, так я на сдачу вместо жвачки купил себе целую пачку.

– А я уже два года курю, и никто даже не догадывается.

– А мне даже и не страшно, что кто-нибудь узнает. Папка раз почувствовал, что табаком пахнет, спросил: «курил, засранец?», я говорю: «Старшеклассники курили, когда я мимо шел», он мне отвесил подзатыльник, а сам стал свою пачку на видное место класть. Меня даже поощряют!

Если случалось в этот момент на них наткнуться кому-то из «мелкоты», шиканье разносилось на весь двор:

– Иди отсюда, сопля.

– Не видишь, тут взрослые разговоры?

– Да, не мешай старшим заниматься важными делами.

Обиженная мелюзга разбегалась, крича:

– Все мамке расскажу.

– И я своей все расскажу!

Приходилось идти на переговоры и задабривать их мороженым и жвачками, тем, кто наглее, разрешали даже рядом постоять, послушать. Тогда-то разговоры велись совсем уж пафосные, да таким тоном, что мальчишкам и самим становилось не по себе. Мурашки бегали по спине, но отступать было поздно, нельзя же, чтоб малышня их за мужиков не считала, да и перед своими неудобно. Бывало, кто-нибудь случайно затянется по-настоящему, зайдется в кашле, аж глаза из орбит выпрыгивают.

– Я…кхэ-кхэ…с утра уже пять штук скурил, легкие уже не те, что в молодости… кхэ-кхэ-кхэ… Чую, завязывать скоро придется.. Ккхэ… Не то угроблю себя…

И все ребята смотрели на него с уважением, понимающе похлопывали по спине, мысленно говоря:

– Так мы тебе и поверили, выпендрежник, первую, небось, за три дня стащил, а еще выделывается.

Все искоса поглядывали на товарищей, не заметил ли кто, что сами они ничем не лучше, и того глядишь, раскашляются так, что дым из ушей повалит.

Потом кто-нибудь невзначай упоминал:

– Я вчера с такой девчонкой познакомился. Коса русая, чуть не до колен достает, платьице коротенькое, она как бы нечайно карандаш уронила, наклонилась поднять, а сама косится, проверяет, смотрю ли я. Так я не промах, все разглядел, потом дернул ее за косичку и говорю: «В Дом Культуры пойдешь со мной на танцы?», Пойду,– говорит,– и убежала, смеясь.

– Коса русая? Это Ленка, что ли, из соседнего дома? Подумаешь, достижение века. И волосенки-то у нее жидкие, как хвост мышиный, и до лопаток едва достают, если голову назад отклонить. Велико дело!

– Я, вот, с Наташкой вчера домой шел, она чепуху какую-то болтала. Иду, смотрю на нее и думаю: «вот уж красавица, не страшно, что очкастая, зато ямочки на щеках, как улыбается». Болтает, правда, без конца, не заткнуть. И совсем уж дерзкая мысль в голову пришла: «а что, если я ее поцелую? Может, помолчит немного? Почему бы не рискнуть, да и симпатичная она». Сделал вид, что шнурок развязался, поковырялся немножко, выпрямился, да и прямо в губы как зарядил! Она опешила сначала, даже сопротивлялась. Зато потом весь вечер отлепить ее от себя не мог. Так понравилось. «Ты,– говорит,– лучше всех мальчишек во дворе целуешься!»

Товарищи слушают и смеются:

– Вот заливаешь! Наташка твоя мало того, что очкастая, так еще и толстая. Это у нее на щеках не ямочки, а ямы, чтобы туда припасы складывать на голодный день. И знает, как все мальчишки во дворе целуются. Тоже мне, комплимент! Она, может, каждому так говорит!

А про себя все завидовали: «Вдруг правда целовались? Мне бы хоть разочек, да хоть с той же Наташкой, будь она неладна!»

За такие слова, конечно, кидались на обидчика, дрались серьезно, тумаки раздавали, себя не щадя. Катались в грязи шумным клубком, молотили друг друга, в конце уже забывали, из-за чего весь сыр-бор. Отряхивались, докуривали свои бычки, и до того хорошо всем было, до того взрослыми себя чувствовали и серьезными, что казалось, лучше в жизни ничего и не бывает.

Потом шли в гаражи, каждый к своему отцу, или в один, где все мужики решали, что же делать с нарывом на выхлопной трубе или с отвалившимся бампером. Закуривали тоже, прячась от всезнающего ока жен. Если мальчишки прибегали, когда подкуривались сигареты или извлекались бутылки «Жигулевского», им отвешивали подзатыльники и шикали:

– Иди отсюда, сопля.