Я шел по летнему городу. Зелень оттеняла дорогу, и путь мой был легок и лежал он в квартал старых домов, студенческих общежитий, разрисованных ржавых гаражей и тропинок среди сирени, в археологическую лабораторию педагогического института. Там меня уже ждал старый друг и собутыльник лаборант Митя. Тот самый, что поставил пластинку, определившую мои вкусы на всю оставшуюся жизнь, единственный человек с которым я мог обсудить последние соображения по поводу музыки почти забытой поколением. Вообще-то, лаборантом Митя уже не был, а напротив, был преподавателем в коммерческом вузе. Несколько лет мытарств по музеям с мизерными зарплатами и должностями младших сотрудников для него завершились счастливым трудоустройством и почти достойным положением коммерческого преподавателя, впрочем, денег, как и мне, ему платили пока мало.
Лаборатория встретила подвальной прохладой. Из фото-каморки слышалась песня Боуи про Звездную Пыль, в коридорах царил полумрак, камерные воспоминания, мелодия и голоса незнакомых студентов в чайной.
Давно, в годы экзальтированной юности кто-то сказал мне, что Дэвид Боуи – гений и классик, что Дэвида Боуи должен слушать и почитать каждый просвещенный меломан. Естественно, после такой характеристики я полюбил Дэвида Боуи всей душой, а чуть позже, получил возможность слушать его записи. Каждый раз, когда я приносил домой новую кассету с очередным Боуиным альбомом, мне предстояла большая работа – дослушать, прочувствовать и полюбить очередной пример творчества Дэвида. Не скажу, что это было просто. Наиболее частой реакцией на каждую новую запись были недоумение, разочарование и непонимание того, что миллионы людей нашли в этой нудятине. Однако, как усердный меломан я не останавливался перед трудностями. Слушал Боуи снова и снова, до тех пор, пока не привыкал и не начинал верить, что передо мной действительно великий образец музыки. Наверное, когда-то давно, Давид смог вот также убедить кого-то важного и заставить поверить в его творчество, тот в свою очередь заставил так думать других, далее цепная реакция просто прокатилась по миру не оставляя не вовлеченным никого.
Митя меня уже ждал.
– Новое пиво «Грольш» появилось, видел? – заметил я, когда мы быстро покинули подвал лаборатории и направились по основному делу.
– Да – ответил Митя.
Пиво «Грольш» тогда только начали продавать в ларьках, и оно поражало воображение нездешней приземистой, пузатой бутылкой, подчеркнуто заграничной этикеткой, но самое главное, удивительной крышкой, похожей одновременно на винную пробку от средневекового фламандского кувшина и чеку от гранаты. Одним словом, новое пиво обещало чудеса и рай. Однако, бутылка заграничного «Грольша» стоила в 10 раз дороже обычного жигулевского, поэтому «Грольш» решено было не брать, а ограничиться отечественным напитком. С ним мы и начали свой нетрезвый поход.
Мы шли по дворикам, заросшим зеленью и улочкам центра города. Мы останавливались пополнить запас пива, потом садились на скамейки, заборчики, бетонные блоки, отливали в щелях между старыми гаражами, и за толстыми стволами тополей и пили снова. И лилась, вместе с пивом, беседа про альбомы и песни, про слышанные сотни раз концерты. Удовлетворенный ходом дискуссии Митя утвердительно кивал, а я взмахивал руками и горячился.
– Что мне положительно нравится в современной России, так это то, что нет очередей за пивом – вдруг заявил Митя.
Я мгновенно провалился в воспоминания. Когда-то Горбачев объявил сухой закон, и органы начали борьбу со змием на местах. Водка продавалась с 2-х часов, а с пивом в нашем районе решили поступить еще занимательнее. Свезли все пивные ларьки в одно место недалеко от моего дома. Ларьки выстроились в небольшой микрорайон. Место получило название Долина Смерти. Не сильно знаю, что происходило там в будние дни, но по выходным, автобусные маршруты в наш околоток были забиты страждущими. Люди ехали с банками, канистрами, ведрами и даже чайниками. Кое-кто брал пиво в целлофановый пакет. Однажды, у ларьков натурально видели человека с супницей из фарфорового сервиза. «Мне в нее!» – заявил человек, и очередь с уважением расступилась.
Мы взяли еще пива и вошли в старый двор бывшего обкомовского дома. Я присел на песочницу и огляделся. Опустился вечер и вдруг, как это часто бывает во второй части попойки, краски потускнели, незаметно подобрался холод и понимание бренности сущего. Я увидел мир, как пустой проспект под лучами холодного заходящего солнца. Как горы домов вокруг сырого дворика с вялой нераспустившейся сиренью, кошками и драной стекловатой на трубах в подвальном окне. Как отзвуки смеха, чужих голосов и странной музыки, которая подобно связке пустых жестянок, волочется и гремит, а потом исчезает в тишине вечера. И нет никого, и город пуст изнутри и с реки все явственнее тянет вечностью, она окутывает холодом ноги и поднимается выше, стремясь доползти до сердца, и никак не доползает.
Читать дальше