Дмитрий Давыдов - Ночь. Рассказы

Сева брал длинные листы гофрированного картона и распускал под лезвиями станка. Я стоял с другой стороны, выгребал нарезанную продукцию и отделял брак и обрезки. Шелуху картона складывал в коробку и отвозил на пресс. Нарезанные листы бережно складывал стопками по пятьдесят штук на гнилой поддон. Между этажами стопок прокладывал тонкий лист. Когда продукция перерастала меня, я брал тележку и отвозил поддон к другому станку. А там другие рабочие нарезали картон на мелкие изделия. Так продолжается и со следующим станком. А что в итоге получается – неизвестно. Не знаю и для чего все это. Оглянешься на такое производство, и это что-то очень напоминает… связанное с огромным камнем, который вечно скатывается с горы. Тут негласное правило – видимость работы важнее ее результата. Прямо как в армии.

Когда продукция вылетает из станка, а я формую ее в стопки, пересчитываю и выставляю на поддон – время пробегает незаметно. Заглядываешь в узкое окно на улицу – рассвело. Лучи солнца просачиваются в цех и озаряют мириады пылинок, которые причудливо развеиваются золотистым отливом.

Станки заглохли. Поднимаю голову – работники вприпрыжку идут на выход. Перекур. Я миную вонючую будку курильщиков и иду в пропахшую потом раздевалку. Сидеть и слушать байки, которые обычно начинаются так: «Помню, как-то мы бухали…»

На перерыв убегают за пять минут до начала, но и тогда мало. Посидишь, и руки зачешутся: глянуть сколько времени. Но хочется посидеть еще. А когда кто-нибудь глянет, в напряженной тишине провозглашает вердикт: «Все, пора идти». С душевной тоской рабочие возвращаются в затхлый цех, чтобы войти в однообразный ритм бессмысленного труда.

С завистью мы косимся на тех, у кого перекур только начался. Среди них и она. Эта девушка тоже новенькая. Стройная с волнистыми волосами и острым носиком. Она любопытно посматривает на меня и улыбается, а я… Я всегда отворачиваюсь, убегаю от взгляда. Ах, если бы она подошла и сказала: «Привет!» Я бы столько сделал для нее. Она бы подошла и сказала: «Привет!» А я бы рассказал интересную историю и проводил до дома. И каждый день бы провожал! Если бы она только подошла.

И хотя работа только началась, все вновь поглядывают на часы в ожидании обеда. На тридцать минут забудешь об угнетающей последовательности: сформовал, посчитал, сложил, прокладку постелил, сформовал, посчитал, отвез резать дальше, сформовал…

Иногда картон заканчивается – распускать нечего. Остаешься без работы, но бездельничать нельзя. Сева вместе с остальными где-нибудь кучковался. В скрытом от глаз закутке. Мне неловко к ним подходить. Ребята разговаривали о делах, а я там не к месту. Поэтому оставался у станка с надеждой, что скоро подвезут листы, которые надо срочно распустить. И тогда вновь примемся за дело.

«Нам надо еще одного человека, – сказал Сева. – Э, видишь, когда нам работу подвозят, мы долго распускаем. А остальные болты пинают!»

Я поддерживал его слова. Отвечал, что да-да, именно так и надо. Но мне безразлично.

До обеда успеваешь проголодаться. Когда под ложечкой посасывает, время близится к получасовому перерыву. И мысль о еде возникает вместе с мыслью, что половина пути на отрезке работы пройдена. Во втором действии работа пойдет развязнее. Остается четыре часа, они проходят легко. Головой ушли за пределы цеха и одной ногой тоже.

На обеде. Полчище небритых мужиков в нечищеной робе бегут в столовую скорее к микроволновке, чтобы первым разогреть обед. Это напоминает школьные коридоры, где мелкотня со звонком бежит на перемену. Перед едой мою руки только я, и некоторые от этого морщатся. А я с отвращением наблюдаю, как кто-нибудь ест засаленными руками куриные ножки и облизывает пальцы.

После еды задорные ребята разговаривают о том, кто как испражнялся. Даже не разговаривают, а закатывают философские тирады в духе Гаргантюа. И гогочут, надрывая живот. И сдерживаются, чтобы еда не полезла наружу.

Как только я начал есть банан, голоса утихли. За столом переглядывались. Я оставался невозмутимым. Детский сад! Подсмеиваются над тем, как я ем банан.

– Э, ты так не ешь, – сказал Сева. – Надо отламывать вот так, и есть, – он показал жест руками.

– Какая разница? – сказал я. – Что от того, что я так ем?

– Просто… – сказало он, еле сдерживая смех. – Меня это возбуждает.

Шквал грудного смеха обрушился на меня. Кто закрывал лицо, кто хлопал себя рукой по колену, кто крутил головой, но все смеялись. А я сердился на Севу. Теперь думаю, как бы ему нагадить.