Федор Метлицкий: Родом из шестидесятых

– Потому что всегда чувствую правду и фальшь, – ответствовал я искренне на удивление друзей. – И обижать правдой не хочу.

Мое нелепое поведение проявилось, когда перед праздником опекавший меня кадровик Злобин подозвал за свой стальной шкаф.

– Нужны дефицитные продукты? Вот тебе записка в валютный магазин. Бери, не стесняйся. Это волшебный ключик, который откроет тебе все двери. Купишь полный набор, да не за валюту – где она у нас? За рубли. Видишь, как я о тебе забочусь? Может, вспомнишь когда.

Чем-то я ему приглянулся. Не дай бог…

Пошел с заветной запиской в магазин за дефицитом. Шел и всю дорогу зубрил записку от некоего лица, который мог все. Подпись непонятна, не то Шуваев, не то Сулаев.

Ну, пошел с черного хода. В ворота въехала машина – чуть не прокатила меня по стенке. Выскочил из-под нее – там носят ящики с консервами.

– Мне…

И позабыл. Растерялся. Вытащил волшебную записку.

– Шуваева… Александра Ивановича.

– Туда.

Подошел к директору.

– Вы Сулаев? Вот…

Опять забыл, глянул в бумажку.

– Сейчас. Идемте, платите в кассу.

– Сюдой?

– Да как угодно проходите.

Вернулся, зажав в кулак чек и мигая директору. Тот, занятый, недоуменно глянул.

Я мешался под ногами рабочих.

– Проходите ко мне.

В его кабинете уставился в какой-то плакат с расчерченным на куски животным. Пришла тетка в халате, с пакетами.

– Авоська у вас есть? Авоська – есть?

Повернулась.

– У него авоська есть?

– Вы – мне? Вот, сумка.

Озираясь, покидал пакеты в сумку.

– Выйти можно сюда?

– Да в любую сторону!

Недоумевая, проводили глазами. Я фальшиво улыбался по дороге.

Сейчас прохожу мимо этого темного прямоугольного здания министерства, куда уже нельзя войти – отобрали пропуск, с чувством не проходящего унижения, и меня невольно отталкивает от него ощущение чего-то страшного…

Это место связано и с моей личной трагедией.

Первая любовь не забывается. Во мне до сих пор сохранилось ощущение благородства и правдивости высокой и тонкой девушки с бледной аристократической кожей лица, с длинными тонкими руками, которые она естественно элегантно заламывала в такт словам.

Казалось, я не был способен на любовь, которая потрясла бы все мое существо. Во мне стыла некая "замороженность" души, не знаю откуда. Как будто боялся открыться, так безопаснее. Видимо, не от жизни одиночки – я совсем не одинок. По-моему, во мне была некая крестьянская закрытость, от моих предков, крестьян-единоличников, которых разорили и загнали в колхозы или раскулачили и изгнали куда-то в Сибирь, и они привыкли быть суровыми к себе и другим, с жертвенностью на месте сердца. Могли так же сурово вкалывать и работягами, повинующимися понуканиям партии перевыполнять задания, и председателями колхозов, выбивающими трудодни, и вертухаями в лагерях.

Во мне явно были гены предков, которые меня направляли. Отец был счетоводом, мнившим себя интеллигентом, мать домохозяйкой, всю жизнь вкалывающей, чтобы прокормить семью. Хотя дети померли – от голода после войны, кроме меня и брата. Никаких препятствий, чтобы жить, я не видел. Не думал, что власть виновата в драме народа, и не было желания изменить мир, смотрел на все по-телячьи. Виновата человеческая природа, рок, то есть наша история, которая вся шла в войнах, небрежении к человеку. А нынешняя власть – лишь частица этого продолжающегося небрежения к человеку.

Отсюда желание заострить отношения – посмотреть, каков я, люди, на самом деле.

Я увидел ее на филфаке университета. И слегка обалдел – от ее гибкого тела, с голой полоской талии под заламывающейся кофточкой, исходило голубое сияние. Может быть, это сияла белая кофточка и голубая плиссированная юбка, не знаю. Она шла, с сумочкой через плечо, похожая на учительницу, в больших очках в тонкой оправе, которые ей очень шли. Я сразу узнал абстрактную грезу юности. Все мои наивные увлечения показались вторичными. Она затронула ту часть моей души, что, еще до "замороженных" генов предков, была чиста и невинна. Значит, в нас заложена природой такая дивная встреча? Как мог прожить без этого чуда раньше?

Она из семьи партийного деятеля, после университета стала работать редактором в рекламном издательстве. Она казалась такой женственно серьезной, независимой, что я бы поверил каждому ее слову.

Что могло ее привлечь во мне, иногороднем нищем студенте? Может быть, моя провинциальная невинность? Впрочем, тогда не было резкого разделения на богатых и нищих. Мы стали встречаться с ней у ее подруг.