Сергей Бушов - Яма. Грустные истории

– Кажется, кабина упала, – сказала Маша. – Какая, однако, жалость. Придётся пешком.

– А сколько там внизу этажей? – поинтересовался Игоряша.

– Ну и вопросы, – обиделась Маша. – Я что тебе, математик?

– Честно говоря, я запамятовал, – ответил Игоряша. – Вот я вроде учителем был. Или даже директором школы. А когда мне выходить на работу? Или я бросил эту привычку?

– Да что уж там прошлое ворошить, – сказала Маша. – Я помню только, что мне как-то раз зарплату выдавали. Такими бумажками, знаешь ли, разноцветными. А за что – хоть убей, не скажу.

Фонарик выхватил из темноты чьи-то перепуганные глаза. Маленькая фигурка метнулась прочь и ударилась в стену.

– Что это было? – спросил Игоряша.

– Может, кошка? – предположила Маша.

– Не похоже, – сказал Игоряша. – Ног больше. И уши резиновые.

Они внезапно обнаружили, что спустились до конца. Дальше лестница была засыпана грязью и обломками бетона. Правда, наружу вела тропинка через окно, покрытая многочисленными звериными следами.

– Как странно, – сказала Маша. – В прошлый раз этого не было.

Выбравшись на покривившийся козырёк подъезда, они вдохнули пьяный сырой воздух.

– Как хорошо! – сказала Маша, потянувшись.

– Да уж, – согласился Игоряша и, заметив, что на нём надеты грязные очки, решил их протереть.

Их окружал дикий лес, проросший сквозь остатки полуразрушенного микрорайона. На соседнем причудливом дереве, похожем на берёзу, но сплошь усыпанном часто моргающими глазами, покачивался ржавый кузов машины.

– О, – сказал Игоряша, протянув дрожащий узловатый палец. – Это же моя.

Ветка хрустнула, и машина полетела вниз.

– Наша, – поправила Маша обиженно.

– Вынужден заметить, – сказал Игоряша, – что у тебя пластырь отклеился на губе.

– А ты очки уронил, – парировала Маша.

Над ними, чуть не зацепив пропеллерами дом, проследовал в северном направлении аппарат ржавого цвета с четырьмя крыльями и дымящей трубой.

– А что здесь случилось? – поинтересовалась Маша. – Ну, пока мы не выходили… Кризис какой, что ли? Или война?

– Да какая разница, – отмахнулся Игоряша. – Знаешь, я уже того… Кажется, я совсем уже развеялся. Пошли спать.

И они, набравшиеся новых сил, поползли в разбитое окно, чтобы вернуться в свою уютную квартирку.

Море не имело конца. Оно простиралось до самого горизонта, и, скорее всего, намного дальше, касаясь грязного серого неба, заляпанного неровными акварельными пятнами туч. Море и само казалось серым. Оно дышало сердито, накатывая волны на берег с недружелюбным шипением. На кого оно злилось, трудно было понять. Берег, абсолютно безлюдный, бездействовал, принимая на себя всплески холодной солоноватой воды, которая то отступала назад, разбегаясь, то набрасывалась на песок, обрызгивая пляж с пластиковыми топчанами, сложенными неровной стопкой, и нелепыми плетёными зонтиками сгустками своей злобной слюны.

Песочного цвета здание отеля тоже выглядело серым под этим мрачным небом. Его пустые окна смотрели в море, словно спрашивая, что же будет дальше. А сердитое море шипело лишь невнятные звуки, из которых трудно было составить осмысленный ответ. Но по его настроению отель догадывался, что море не просто злится. Оно ждёт. Оно – это огромная алчущая пасть, которой нет ни конца, ни края. И оно способно проглотить любую вещь или субстанцию, как только она появится здесь, на молчаливом берегу. Море готово было ждать долго.

С другой стороны, иногда море выносило на берег разные любопытные вещи – то комок водорослей, то разъеденную солью пластмассовую игрушку, в которой совершенно невозможно было узнать синего зубастого заводного медведя, которым она была раньше, то безжалостно разломанную надвое тушку неизвестного науке морского животного. И непонятно было, то ли море таким образом стремится загладить свою вину, то ли считает себя создателем этих предметов и гордо преподносит их миру, чтобы все вокруг восхищались, то ли просто выкидывает за ненадобностью.

А где-то далеко пространство было изогнуто, искривлено и рассечено на мелкие кусочки блестящими гранями стеклянных витрин. Пространство покачивалось в такт шагам Антона, который хмуро приближался к яркой надписи на стекле, частично в нём отражаясь. Он остановился ненадолго, засомневавшись, поскольку кроме стеклянной стены ощущал ещё одну, воздушную, не вполне существующую в реальности, но которую ему было значительно труднее преодолеть. Однако решение он принял намного раньше, да и привычка в прохождении сквозь воздушные стены накапливалась годами, поэтому Антон смог заставить себя напрячься, вдохнуть, чуть нагнуться вперёд и быстро, размашистым шагом, миновать плотную невидимую преграду на пути к стеклянной двери, в которую он и зашёл.