Юлия Негина - Фантазии

Привыкший к моим странностям заика-Майк, мой сосед по комнате, безразличный ко всему, кроме математики и шахмат, однажды все-таки спросил, почему я уже который раз влезаю в окно на рассвете. «Гуляю, – ответил я, – под луной лучше сочиняются стихи». Он, казалось, вполне удовлетворился ответом и обещал держать язык за зубами. Это был настоящий лунатик, живущий в сфере абстрактной логики, совершенно чуждый человеческим страстям. Я был ему мало интересен, так же, как и он мне, что и делало наше сосуществование таким удобным. На его счет у меня не было беспокойств. Однако мысль о неизбежном возвращении миссис Дюпон портила мне аппетит. Мы ни разу не поднимали этого вопроса и вообще мало разговаривали в последнее время, если под разговором подразумевать только слова, произнесенные вслух. Параллельная вселенная настолько поглотила нас, что мы были не в силах обсуждать вопросы, оставшиеся в пределах мира, нами покинутого. Что, несомненно, было ошибкой.

В прошлую субботу директор случайно застал двух старшекурсников в кабаке в деревне в обществе шлюх. Что этот святоша сам делал там, не обсуждалось на собрании, в отличие от новых дисциплинарных мер, введенных в связи с прецедентом. Теперь все преподаватели по очереди дежурят в коридорах общежития и периодически заглядывают в комнаты, чтобы убедиться, что все студенты легли спать. Они так ревностно исполняют новые обязанности, что нет абсолютно никакой возможности ускользнуть вот уже три дня. На лекциях Дюпон по-прежнему бесстрастен, от чего меня бросает в холодный пот. Я понимаю, что он знает о нововведениях и тоже явно не радуется им, но и бровью не поведет, чтобы послать мне знак, поэтому мое сознание необратимо расщепляется на две части. Я начинаю бояться, что реальность, в которой я обречен отбывать следующую тысячу лет – это дотошная зубрежка книжных параграфов, а отношения с Жаном – плод моего больного воображения. Нет ни одной вещественной улики, чтобы доказать мне обратное.

К концу недели ситуация ухудшается, когда вместо Дюпона в кабинет философии входит мистер Уайлд с намерением вести математику. Как выяснилось позже, Дюпон уехал в Париж в связи со смертью тещи. Учитывая, что приближался конец учебного года, и скоро все должны были разъехаться на летние каникулы, уверенности в его скором возвращении не было никакой. Я убежден, с его стороны это предательство – вот так исчезнуть, и меня разрывает гнев. Я рыдаю, как девчонка, накрывая голову подушкой, когда Майка нет в комнате. Внутри меня распирает крик, способный пронзить насквозь кровать и всю планету подо мной вплоть до Новой Зеландии. Меня засасывает несносная апатия, чтобы встать с постели, требуется нечеловеческое усилие, я ощущаю себя полным неудачником и постоянно думаю о смерти. О смерти вообще и о своей собственной в частности. Я вспоминаю, как в пять лет я был счастлив, когда ел ванильное мороженое, и с тех пор ни разу, пока не встретил Дюпона. С ним мы смогли вырваться из монотонного, полусонного прозябания. Я не мог смириться с перспективой маршировать здесь по заунывную волынку преподавателей алгебры и латыни без какой-либо надежды на избавление, а потом проводить лето в доме отца, что еще больше похоже на тюремное заключение. Я решил, что должен, да хоть и пешком, отправиться вслед за Дюпоном.

Нужно было добраться поездом до пролива, сесть на паром и разыскать его в Париже. Это будет немногим проще, чем иголку в стоге сена, но все-таки он человек небезызвестный. Я стал обдумывать план побега. Перебрав все мыслимые и немыслимые варианты и не найдя ни одного реалистичного, я слонялся по кампусу в поисках Майка, собираясь спросить, не одолжит ли он мне сколько-нибудь денег. Насколько я знал, он не тратил ничего из того, что присылали ему родители. Жутко не хотелось просить, но других идей не было. Обойдя всю округу, я выяснил, что он занимался в доме Уайлда, куда тот пригласил его, чтобы пользоваться библиотекой. Я отправился туда и был впущен горничной.

– Что ты здесь д-д-делаешь? – спросил Майк, вздрогнув при моем появлении. Он всегда пугался, когда кто-то внезапно выдергивал его из мира цифр.

– Да так, осматриваюсь, – ответил я, перебирая книги и множество безделушек, расставленных по всей комнате, за чем совершенно забыл о первоначальной цели визита. Мой ответ, как всегда, вполне устроил Майка, и он снова погрузился в чтение «Мемуаров шахматиста». Тем временем я вытащил из шкатулки жемчужное ожерелье и золотую брошь-стрекозу, принадлежащие, очевидно, миссис Уайлд, засунул в карман и бесшумно удалился.